Преданные богам(и)
Шрифт:
За свои обидки Ганьке тотчас стало стыдно. Волкодав-то его взаправду ценит, а он тут расходный материал из себя изображает!
– К тому же, – Гармала толкнул дверь в натопленные сени, подождал, пока Ганька шмыгнет внутрь, и улыбнулся еще печальней. – Выворотень на тебя вряд ли клюнет.
– Оттого, что я безликий? – вскинулся Ганька. Что же он, хуже падали, коли без зверя внутри родился?
– Не оттого, – коротко отозвался волкодав, укладываясь на лавке лицом к стене и укрываясь своим черным плащом.
Ганька замер. Первой мыслью было тотчас
– Давно догадался? – нахохлился он, невольно выбирая самую близкую к выходу лавку. Самую далекую от волкодава, видать, взаправду чующего любую ложь.
– С первого дня, как тебя ко мне служкой приставили, – без бахвальства ответил Гармала и со вздохом пояснил. – Ты, когда пьешь, глотаешь слишком тихо для мальчишки. А сердцебиение и дыхание у тебя, наоборот, чаще.
Ишь, какой ушастый выискался! Ганька тоже улегся, раздумывая, стоит ли докладывать Цикуте об этом. Хотя это же к делу не относится? Признаваться в том, что Ганька не такой хороший лицедей, каким себя мнил, не больно-то хотелось. А Гармала, коли не тронул его за эти три недели, вряд ли станет приставать сейчас.
В отличие от того, кто приходит к Ганьке во снах. Запомнить бы его лицо, да начистить кистенями при встрече за эдакую срамоту!
Разбудил его перестук игральных костей. Гармала, как всегда проснувшийся ни свет, ни заря, стоял у окна, стылая мгла за которым словно отражала бельма его глаз.
– Волчья стая где-то к северо-востоку от нас, – сообщил он, едва услыхал, как завозился Ганька. – Сколько деревень окрест стаи?
Ганька поглядел на его длинные, черно-рыже-белые волосы, в очередной раз припомнив сон, и мысленно покрутил перед глазами карту.
– Дюжина, – посчитал он. – С учетом той, в коей мы сейчас обретаемся.
– Вычти те, где мы уже точно знаем, что пропало мужичье.
Ганька наморщил лоб и, высунув от усердия язык, растопырил пальцы для наглядности.
– Остается девять!
– Пронумеруй их, – попросил волкодав. – Как вздумается.
Ганька, не мудрствуя лукаво, присвоил им цифири посолонь. Гармала потряс кости в кулаке и мягко кинул их на подоконник. Провел по граням подушечками пальцев, считая значения, и глухо зарычал, скаля верхние клыки.
– Идем в шестую. Там следующая жертва будет.
– А ежели б десять выпало? – ехидно поинтересовался Ганька, все еще не до конца веря в ведунство.
– Не выпало б, – ничтоже сумняшеся откликнулся Гармала, собираясь.
Вот это самомнение! Хотел бы и Ганька однажды стать таким же уверенным в своих силах.
До деревни добрались к вечеру. Поселения, слушаясь приказа Великих князей, закрыли ворота, чтоб не впустить бешеных. Дороги меж деревнями без подновления замело и приходилось пробираться через сугробы с осевшим из-за оттепели, уплотнившимся снегом, ломая жесткую корку наста. Голубые ели вокруг тревожно перешептывались, словно подгоняя.
Ганька и сам торопился, чуя, как время утекает, аки песок сквозь пальцы. Гармала, занудно наставлявший его
– Веди себя, как волкодав, и с тобой ничего не случится, – напутствовал Гармала, обвешивая его оберегами да наузами.
Лишь бы не как в той поговорке: послушал козла баран, да и сам в беду попал.
15 Выворотень
Второй весенний месяц,
младая неделя
Сумеречное княжество,
окрестности Тенёты
Ганька постучался в ворота, сунул под нос сторожевым псам грамоту княжьего вестника и сообщил, что он-де тут по архиважному и зело секретному государевому поручению. Прошел проверку на бешенство (зряшную, ведь всем и так известно, что безликих бешеные не кусают, ибо не чуют в них опасности), с шутками-прибаутками вызнал, где тут обирает главная деревенская сплетница, и со всех ног дунул к ней.
Сплетницей оказалась одинокая седая старуха в наморднике, оплетающем нижнюю челюсть. Она вышла на порог, помешивая в ступке воду с золой, и долго вчитывалась в грамоту, подслеповато щурясь, но буквы явно разумея. Узнав в Ганьке столичного циркача Коленца аж зарделась вся и охотно поделилась, что знает она о том, кто среди их «кобелей» загулял надысь. Кузнец, «паскуда», а ведь у него жена на сносях и детишек семеро по лавкам!
Ганька в унисон со старухой поохал, отсыпал ей медяшек, покупая ее молчание, и отправился к дому кузнеца. Можно было обойтись и без сплетен, но тогда Гармале, чтоб услышать выворотня, пришлось бы приблизиться к деревне. А чем ближе волкодав, тем вероятнее, что выворотень его заметит и сбежит.
Сумерки сгущались. На улицах не было ни души, но так теперь после заката было в каждом поселении. С неба скалился ущербный месяц. В избах подмигивал свет лучинок, из труб тянулся сизый дымок.
Ганька, схоронившись за свинарником, помня наказ Гармалы, спешно переодевался. Все, что было, вплоть до исподней рубахи, он надевал шиворот-навыворот. Напоследок поменял левый и правый валенки и натянул (чудо-чудное, да диво-дивное) шапку-невидимку. Баснословная редкость, а волкодав ее на простого скомороха не пожалел. Участливый и жертвенный, да.
Кузнец (как есть паскуда!), тихо притворив дверь, покинул дом ближе к полуночи. Ганька прекратил выделывать коленца, чтоб согреться, и крысой шмыгнул следом.
Кузнец – косая сажень в плечах – сдвинул выломанное бревно в частоколе и был таков. Ганька глянул на верхушки елей и прикинул, сколько мужику идти до леса. Подождал, примерился к бревну, насилу его сдвинул (вот потеха была бы, кабы ему силенок не хватило) и выскользнул из деревни.
Развернувшись к частоколу лицом, сжал в кулаке комок дурман-травы и пошел задом наперед. Рядом вилась цепочка следов кузнеца. Главное теперь не оборачиваться. Иначе выворотень его вмиг учует. А пока одежда наизнанку давала отвод глаз чудища.