Преданные богам(и)
Шрифт:
Ежели с холмами все очевидно, то горы в названии его озадачили. Хотя, быть может, в отсутствие гари и ясную погоду над лесом заметны пики Огнедышащих гор, что в двухстах верстах к востоку отсюда?
Оставив кобылу, приблизился к ошметкам осла. Точнее мула, судя по крупному скелету. Тот обледенел и оттого, по счастью, не смердел. Пожар должен был распугать диких животных, но на кусках мяса отпечатались следы медвежьих укусов. Укусов, а не кормежки. Словно мула задрали не от голода, а для развлечения.
Налетевший ветер взметнул пепел, заскрипел елями и донес тихий плач. Одолен
Закат, пробившийся сквозь пелену гари, рассыпал солнечных зайчиков, весело скачущих по залежам рубинов, которыми казался окровавленный снег. Посреди раскуроченного капища сидела старуха и, подвывая, баюкала на коленях морду бурого медведя. Заслышав шаги, она вскинула голову и, оскалившись, утробно заревела.
Одолен замер, готовый волшбой превратить снег вокруг нее в лед.
– Пшел вон, рогатый! – сиплым сорванным голосом рявкнула старуха.
Одолен злобно прищурился. «Рогатыми» волхвов Луноликой богини обзывали из-за отличительного треуглуна на лице, а точнее из-за месяца на лбу. Очень редко обзывали. Очень немногие.
– Что за напасть у вас, хозяйка? – неласково, но пока еще мирно полюбопытствовал он.
– Сучья мать тебе хозяйка! Я сказала пшел вон, рогатый! – окончательно вызверилась та, вскакивая на ноги. И кинулась было на Одолена, но рухнула обратно под хруст ломающихся в лодыжках костей. Лед крепко сковал ее ступни.
– Муж твой рогатый, – огрызнулся Одолен. – Что стряслось, спрашиваю?
– А я почем знаю?! – не прекращала лаяться старуха, поскуливая от боли. – Спроси своих, отчего ваша живая вода наших берсерков одичавшими посредь бела дня сделала?!
Одолен похолодел. Живая вода – благословение богини. Богини, которая не откликалась на зов даже своего самого преданного волхва уже месяц.
– Не бреши, старая, – протянул Одолен, за угрозой пытаясь спрятать страх. – От живой воды не дичают!
– Ты это моему сыну скажи! – передразнила та и сплюнула. – Потравить нас решили, окаянные?
Выплеснув злобу, она потеряла к волхву интерес, выпустила медвежий облик, оставшись лишь наполовину человеком, и освободилась ото льда. Оглядела осыпавшуюся тряпьем одежду, порвавшуюся от оборота, снова сплюнула и, хромая, на четырех ногах пошла в сторону пепелища.
Одолен присел на корточки перед тушей подранного бурого медведя, голову которого баюкала старуха, и принюхался. Дурманящая вонь из пасти, замерзшая на губах пена и красные глаза подтвердили, что перед ним берсерк. Только эти оборотни жрут черную белену и не дохнут от нее. А для выведения излишков ядовитого растения пьют живую воду, помогающую при любых отравлениях.
Что пошло не так на сей раз?
Переборщили с беленой? Вряд ли сразу все.
Пили поддельную живую воду? Не может такого быть. Торгуют ею только волхвы, а их легко отличить по треуглунам на лице. Краска для треуглунов особая, никто притвориться волхвом не может. А за попытки подделать живую и мертвую воду князья единодушно объявили наказанием смертную казнь, поэтому
К тому же, ни белена, ни живая вода все же не могут быть причинами одичания. А тут – Одолен еще раз оглядел огромного берендея, неотличимого от обычного зверя – именно оно. Ни один оборотень, находясь в человеческом сознании, не сможет обернуться полноценным зверем. Можно чуть изменить скелет, встать на четыре лапы, нарастить мышцы и покрыться шерстью, да и то лишь на перекройную неделю. Но полностью обернуться зверем можно лишь распрощавшись с рассудком.
Человеческого облика лишаются люди неудельные, опойцы… и людоеды.
Берсеркам не грозит потерять цель в жизни, ведь их цель – битвы, а уж их с постоянными Сварами всегда в достатке. И пьяницами им стать не грозит, тем более запойными, ведь что какая-то брага тем, чей организм переваривает белену и мухоморы. А вот людоедами…
Только сейчас Одолен заметил то, на что не обратил внимания, отвлеченный звериным обликом берсерка.
– Эй, хозяйка! – враз осипшим голосом окликнул он старуху. Та, уже почти добравшись до дороги, раздраженно оглянулась. – Отчего на твоем сыне нет намордника?
Намордники позволяют контролировать берсерков благодаря вплетенным в них наузам. И избавляют от их случайных укусов, ведь берсерки, находясь под действием белены, могут заразить бешеницей.
– Освободился он от него! – отмахнулась та. – Вашей порченной воды испил, медведем оборотился и сорвал намордник!
Значит, до одичания берсерк все время был в наморднике и не мог никого сожрать. Не был он людоедом. Так отчего ж тогда одичал-то?! Ну не от живой же воды?! Или…
Слова старухи, брошенные в сердцах, вдруг показались очень важными. «Вашей порченной воды испил».
Мог ли кто-то осквернить живую воду порчей? Ворожеи, умевшие морочить и глазить, были истреблены во время Чистовой переписи. Но вдруг в их курганах остались следы ворожбы, а какой-то скудоумец, вроде Одолена, выпустил их?
Одолен даже догадывался, как именно может быть связана порча на живой воде с одичанием. Ведь испившие живую воду и впрямь могут считаться людоедами. Только вот никто, окромя волхвов, о том не знает.
А значит, некогда кто-то предал богиню, раскрыв секрет создания живой воды ворожеям? Или это богиня сейчас предала своих верных слуг, так подло подставив волхвов?
Одолен поднял голову на раскуроченное капище. И снова ему почудилось, что идол Многоликого скалится всеми пастями разом. Идол Безликого был непривычно пуст, лишенный жертвенных одежд и украшений. Украли, видать, когда сбегали из деревни. А ведь горе тому, кто покусится на эти жертвы. Все они мечены особыми наузами, по коим Безликий отыщет вора и проклянет на семь колен своим даром. Или на то и был расчет? Ведь ни бешеница, ни одичание тебя не коснутся, коли ты лишен внутреннего зверя.
А идол Луноликой был разрублен надвое. Топором, с плеча. Так рубят только в агоническом припадке. В обиде, ярости, злобе. В ненависти. Ведь по поверью именно богиня наказывает грешников, лишая их человеческого сознания и превращая в зверей.