Предатель Ты врал мне годами
Шрифт:
— Прекрати разговаривать с нашей дочерью в таком тоне, Богдан. У тебя совсем совести нет.
— Нет у меня совести, — Богдан переводит холодный взгляд на Кристину. — Я ее давно потерял.
Для тебя это не должно быть новостью. Не разыгрывай перед моей женой спектакль. Я тебя очень прошу.
Признаюсь, я все же думала, что этой жуткой и неправильной встречи не состоится.
Я ждала, что Богдан психанет и заявит мне, что ему надоели мои капризы и что никуда он меня не привезет,
— Садись, Доминика, — Богдан указывает взглядом на свободное кресло и вновь в упор смотрит на свою внебрачную дочь. — Сегодня у нас состоится очень серьезный разговор. Местами жестокий, но честный. Ты же за честность, да, раз решила познакомиться с моей женой?
Доминика нервно поправляет капюшон на голове. Кидает на меня колючий и быстрый взгляд, в котором я узнаю ее мать. Все-таки, кое-что она взяла от Кристины.
— Ты тут не родишь? — едко спрашивает она.
У меня в ответ на ее провокацию — ни злости, ни обиды, ни раздражения.
— Не думаю, — тихо отвечаю я. — Могла вчера родить, — прищуриваюсь, — но обошлось, —
делаю паузу и задаю вопрос, — а ты бы была рада тому, если бы вчера у меня случились преждевременные роды с осложнениями, м? Ты бы этого хотела?
У Доминики ноздри вздрагивают, но даже ее гнев не позволяет ей сейчас сказать, что она бы обрадовалась сценарию, в котором меня бы ждала боль, кровь и возможная трагедия.
Значит, выпрыгнула она ко мне с яростью и гневом, но убежала в испуге.
— Что за тупые вопросы, — шипит она маленькой гадюкой и громко топает к свободному креслу.
Падает в него и вытягивает ноги. Выпячивает подбородок и смотрит перед собой:
— Ненавижу... Достали...
Возвращаюсь мыслями во вчерашнее утро, в котором я встретила злющую Доминику. Вспоминаю ее громкие и визгливые крики о том, что я пузатая лохушка, а затем моя память цепляется за фотографии, которые мне были показаны в доказательство того, что у нее с папулей все серьезно.
Только вот реальность — другая.
Я растерянно смотрю на Богдана, а затем на Доминику, которая закатывает глаза от моего взгляда и демонстративно фыркает, высказывая мне презрение и высокомерие.
Я помню фотографии с довольным улыбчивым Богданом, который держит в руках Доминику малышку.
Это были семейные снимки, которые обычно пересматривают и вспоминают о теплых моментах из прошлого, но я не чувствую этого теплого прошлого между Богданом, Кристиной и Доминикой.
— Пузо у тебя и правда большое, - заявляет Доминика.
— Прекрати, — резко и жестко обрывает ее Богдан, а затем ослабляет галстук и разминает шею.
Закрывает глаза и тихо говорит. — Пора чувствовать момент, когда надо молчать, Доминика. Это полезный навык.
У меня в
Скинуть звонок?
Нет, я его принимаю и слышу в трубке всхлипы и печальный голос:
— Мам.... Мне платье разонравилось... Мам, что делать? Мам, может, мы успеем другое заказать... Или поехали в салон?
Кажется, надо не только Доминику воспитывать и приводить в чувство, пусть мне и хочется ухватиться за этот предлог и сбежать.
— Я занята, милая, — стараюсь говорить спокойно и ровно, — и нет, я не приеду. И платье новое покупать не будем. Налей себе ромашкового чая и подыши.
В трубке обескураженное молчание.
— Все, мне пора, милая, — в моем голосе нет привычной мягкости. — Мне сейчас очень неудобно говорить, — Богдан переводит на меня заинтересованный взгляд, который я принимаю с приподнятым подбородком. — Не нравится платье, то можешь выйти замуж в спортивном костюме и кроссовках.
Глава 40. Узнать правду
— Я не люблю твою маму, — тихо говорит Богдан, прямо глядя на Доминику. — И никогда не любил.
Жестко.
Даже жестоко.
В глазах Доминики проскальзывает та темная тень, от которой у меня сжимается сердце.
Ни один ребенок не должен слышать такое. Даже капризный и злой ребенок. Глотку сдавливает болезненный спазм.
Я приехала на казнь Доминики.
На жестокую и холодную казнь, в которой я пусть и не занесла топор, но стала зрителем.
Мне больно. Я не могу сделать вдоха.
Бледная Доминика молчит.
— Да, у нас была связь, — продолжает Богдан, не отводя взгляда от Доминики. —Разовая, после которой мы разошлись, но через девять месяцев твоя мама появилась вновь...
— Хватит, Богдан! — Кристина взвизгивает и вскакивает на ноги. — Что ты за чудовище?!
— Села! — Богдан рявкает и затем понижает голос. — И заткнулась. Все это, — он щурится, —
логичный исход, Крис.
Прикусываю кончик языка в попытке отрезвить себя и, наконец, сделать судорожный вдох.
В глазах Богдана нет ярости, пусть он и закричал на Кристину, но есть какая-то, темная обреченность, от которой мне холодно.
— Сядь, Кристина, — повторяет он. — Не надо меня сейчас раздражать визгами и криками, какой я мерзавец. Я это знаю, но я могу стать еще хуже, Крис.
Он не моргает, и Кристина медленно возвращается в кресло, приподняв подбородок. Косится на меня и шипит:
— А ты и рада, да?
— Нет, — мой шепот вздрагивает. — Нет, совсем нет.
Я хочу встать и уйти, но не могу, будто мой живот стал весить как минимум центнер.