Предатель

Рот Вероника

– Почувствуй сердцебиение. Ты чувствуешь его?

– Да.

– Чувствуешь, какое оно спокойное?

– Я улыбаюсь в ее плечо.
– Оно быстрое.

– Да, но это не имеет отношения к коробке.
– Конечно, не имеет.
– Каждый раз, когда ты чувствуешь, что я вдыхаю, вдыхай со мной. Сосредоточься на этом.

Мы дышим вместе, один раз, дважды.

– Почему бы тебе не рассказать, откуда берется этот страх? Может быть, разговор о нем как-то поможет нам.

Я чувствую, что этот страх должен был уже исчезнуть, но она удерживает меня

на неизменном уровне повышенной тревожности, не забирая страх насовсем. Я стараюсь сфокусироваться на том, откуда эта коробка берется.

– Ммм... Хорошо.

Хорошо, просто сделай это, скажи что-нибудь реальное.

– Этот из моего... чудесного детства. Детские наказания. Крошечный чулан наверху.

Заперт в темноте, чтобы обдумать, что я совершил. Это наказание было лучше остальных, но временами я оставался там слишком долго, отчаянно нуждаясь в свежем воздухе.

– Моя мама держала в шкафу зимние пальто, - отвечает она, что глупо после того, что я рассказал ей, но она больше не знает, что сказать.

– Я не хочу больше об этом говорить, - говорю я на выдохе. Она не знает, что сказать, потому что никто не мог бы знать, потому что боль из моего детства была бы слишком тяжелой для кого-либо еще - мое сердце снова начинает набирать обороты.

– Хорошо. Тогда... я могу поговорить. Спроси меня о чем-нибудь.

Я опускаю голову. Это работало раньше, сфокусироваться на ней. Ее быстро бьющееся сердце, ее тело, прижатое к моему. Два сильных скелета, обернутых мускулами, связанные вместе; двое перешедших из Отречения, пытающихся вырваться из зоны пробного флирта.

– Почему твое сердце бьется так быстро, Трис?

– Ну, я... я едва тебя знаю, - я могу представить, как она хмурится. - Я едва тебя знаю, и меня запихнули с тобой в коробку, Четыре, а ты как думал?

– Если бы мы были в твоем пейзаже страха...
– говорю я.
– Я был бы в нем?

– Я тебя не боюсь.

– Конечно нет. Это не то, что я имел в виду.
– Я не имел в виду, боишься ли ты меня, а имел в виду, настолько ли я важен для тебя, чтобы появиться в твоем пейзаже страха?

Возможно, нет. Она права, она едва ли знает меня. Но тем не менее: ее сердце быстро стучит.

Я смеюсь, и стены ломаются, словно мой смех встряхнул и раскроил их, и вокруг нас появляется воздух. Я делаю глубокий вдох и мы отстраняемся друг от друга. Она смотрит на меня, настороженно.

– Ты бы не подошла Искренности, потому что ты ужасная лгунья, - говорю я.

– Я думаю, мой тест на способности полностью исключил этот вариант.

– Тест на способности ничего не значит.

– Что ты пытаешься этим сказать? Твой результат не причина тому, что ты выбрал Бесстрашие?

Меня передергивает.
– Не совсем, но я...

Я замечаю что-то уголком глаза и поворачиваюсь лицом в ту сторону. На другой стороне комнаты стоит женщина, одна, ее лицо простое и не запоминающееся. Между нами находится стол с лежащим на нем оружием.

Ты должен убить ее, - говорит Трис.

– Каждый раз.

– Она не настоящая.

– Она

выглядит как настоящая. Она ощущается настоящей.

– Будь она настоящей, она давно бы убила тебя.

– Все хорошо. Я просто... сделаю это.
– Я подхожу к столу.
– Это не так плохо. Не стоит той паники.

Ужас и паника не единственные признаки страха. Есть нечто больше, более страшные вещи.

Плохое предчувствие и всепоглощающий ужас.

Я заряжаю пистолет, не думая об этом, держу его перед собой и смотрю ей в лицо. Она бледная, словно знает, что я собираюсь сделать и принимает это.

Она одета в одежду, не принадлежащую ни одной фракции, но она могла бы вполне быть отреченной, стоящей здесь и ожидающей, когда же я раню ее, так, как все они. Так, как они будут делать, если Макс, Джанин и Эвелин добьются своего.

Я закрываю один глаз, чтобы сфокусироваться, и стреляю.

Она падает, а я думаю о том, как бил Дрю, пока он не потерял сознание. Рука Трис обвивается вокруг моей.

– Идем. Продолжай двигаться.

– Мы проходим мимо стола и я вздрагиваю. Ожидание последней части симуляции может быть страхом само по себе.

– Начинается, - говорю я.

В круг света, в котором мы сейчас стоим, прокрадывается темная фигура, и она двигается так, что виден только край ботинка. Затем человек, Маркус, делает шаг к нам навстречу; у него темные глаза и коротко стриженые седые волосы, демонстрирующие очертания черепа.

– Маркус, - шепчет она.

Я смотрю на него. Ожидаю первого удара.

– Вот и та часть, где ты узнаешь, как меня зовут.

– Он...
– Теперь она знает. Она запомнит это навсегда; я не смогу заставить ее забыть, даже если бы я хотел этого.

– Тобиас.

Столько времени прошло с того момента, как кто-либо произносил мое имя так, будто это откровение, а не угроза. Маркус разматывает ремень.

– Это для твоей же пользы, - говорит он и мне хочется закричать.

Он незамедлительно множится, окружая нас, волоча ремень по белой плитке. Я сжимаюсь, ссутуливаю спину, и жду, жду. Ремень занесен назад, и я вздрагиваю, прежде чем он ударяет, но он не ударяет.

Трис стоит напротив меня, с поднятыми вверх руками, напряженная от макушки до пяток. Она стискивает зубы, когда ремень обматывается вокруг ее руки, затем она тянет его на себя со всей силы, а потом отпускает. Движение настолько мощное, я с удивлением вижу, насколько сильным оно выглядит, и как жестко ремень ударяет по коже Маркуса.

Он бросается в сторону Трис, и я становлюсь впереди нее. На этот раз я готов, готов сопротивляться. Но момент так и не наступает. Огни поднимаются вверх, и пейзаж страха завершается.

– И это все?
– говорит она, а я смотрю на место, где стоял Маркус.
– Это были твои худшие страхи? Почему у тебя только четыре ...ох.
– Она смотрит на меня.
– Вот почему тебя называют...

Я боялся, что если она узнает о Маркусе, она будет смотреть на меня с жалостью и заставит меня чувствовать себя слабым, и маленьким, и пустым.