Предатель
Шрифт:
Для меня в тот момент все казалось очевидным. Я думал, что после момента, когда она, казалось начала понимать меня лучше остальных, она поймет и это. Но, конечно, она не поняла. Она не читает мысли.
– Почему?
– спрашивает она.
– Потому что...ты из Отречения, - говорю я.
– И...когда ты ты самоотверженна, ты на пике своей храбрости. Но на твоем месте я бы делал вид, что эти самоотверженные порывы проходят, потому что если не те люди узнают об этом... ну, ничего хорошего не будет.
– Почему? Почему их заботят мои намерения?
–
Я кладу руку на стену рядом с ее лицом и наклоняюсь к нему, размышляя о татуировках, образующих узор у меня на спине. Не татуировки сделали меня предателем фракции. А то, что они значат для меня - избавление от узкомыслия любой из фракций, мышления, которое полностью разделяет меня на разные части, сокращая меня до одной лишь версии самого себя.
– Я не понимаю, почему их заботит то, как я думаю, пока я действую как им угодно?
– говорит она.
– Сейчас ты действуешь так, как угодно им, но что случится, если твой соединенный-с-Отречением мозг заставит сделать тебя что-то еще, что-то, чего они не хотят?
Как бы он мне не нравился, Зик - превосходный пример. Рожден в Бесстрашии, вырос в Бесстрашии, выбрал Бесстрашие. Я могу рассчитывать на его подобный подход ко всему. Его учили этому с детства. Для него нет других вариантов.
– А может мне не нужна твоя помощь. Думал когда-нибудь об этом?
– интересуется она. Я хочу рассмеяться от такого вопроса. Конечно же, я ей не нужен. Когда вообще об этом шла речь?
– Я не слабая, я могу сделать это сама.
– Ты думаешь, что мой первый инстинкт - защищать тебя.
– Я придвигаюсь ближе к ней.
– Потому что ты маленькая, или девушка, или Стифф. Но ты ошибаешься.
Еще ближе. Я касаюсь ее подбородка и на момент задумываюсь о том, чтобы совсем сократить пространство между нами.
Мой первый инстинкт - давить на тебя, пока ты не сломаешься, просто для того, чтобы знать, насколько сильно мне нужно поднажать, - говорю я и это странное замечание, опасное. Я не имею в виду причинение ей вреда, никогда не имел в виду, и я надеюсь, что она знает, что это не то, о чем я думал.
– Но я борюсь с ним.
– Почему это твой первый инстинкт?
– спрашивает она.
– Страх не подавляет тебя, - говорю я.
– Он пробуждает тебя. Я видел это. Это потрясающе. Ее глаза после каждой симуляции, ледяные с голубым пламенем в них. Маленькая, худенькая девочка с тонкими руками. Ходячее противоречие. Моя рука скользит по ее щеке, касается ее шеи.
– Иногда я хочу увидеть это снова. Увидеть, как ты пробуждаешься.
Ее руки касаются моей талии, и она прижимается ко мне, или прижимает меня к себе - я не знаю, что именно. Ее руки движутся по моей спине, и я хочу ее так, как никогда
Я касаюсь ее спины, ее волос. Этого сейчас достаточно.
Я должна плакать?
– спрашивает она, и это занимает у меня секунду, чтобы понятЬ, что она опять говорит об Але. Хорошо, потому что если это объятие вызывает у нее слезы, то мне следовало бы отметить, что я абсолютно ничего не знаю о романтике. Что в любом случае правдиво.
– Со мной что-то не так?
– По-твоему, я знаю что-то о слезах?
– Мои непроизвольно появляются и исчезают через несколько секунд.
– Если бы я его простила...думаешь, он был бы жив?
– Я не знаю.
– Я кладу руку на ее щеку, мои пальцы касаются ее уха. Она и правда маленькая. Меня это не заботит.
– Мне кажется, что это моя вина, - говорит она.
То же чувствую и я.
– Это не твоя вина.
– Я прислоняюсь лбом к ее лбу. Ее дыхание согревает лицо. Я был прав, это лучше, чем держаться на расстоянии, это намного лучше.
– Я должна была. Я должна была простить его.
– Возможно. Возможно, все могли сделать лучше, - говорю я и, не думая, выдаю поговорку отреченных.
– Но сейчас мы можем лишь позволить вине напоминать нам, что в следующий раз мы должны быть лучше.
Она немедленно отстраняется, и я чувствую знакомый импульс - быть скупым в словах, чтобы она не запоминала их и не задавала вопросов.
– Из какой ты фракции, Четыре?
Я думаю, ты знаешь.
– Это неважно. Важно то, где я сейчас. И тебе тоже следовало бы это запомнить.
Я больше не хочу быть близко к ней; это все, что я хочу. Я хочу поцеловать ее; сейчас не время для этого.
Я касаюсь губами ее лба, и никто из нас не двигается. Нет пути назад, не для меня.
Кое-что, что она сказала, приклеилось ко мне на целый день. Этого никогда бы не случилось в Отречении.
Сначала я поймал себя на мысли о том, что она просто не знает, о чем говорит.
Но я ошибаюсь, а она права. Ал не умер бы в Отречении, а также он не напал бы на нее. Они могут быть не так безупречны, как я верил - или хотел верить, - но они и не совсем злые.
Я вижу карту сектора Отречения, ту, что нашел на компьютере Макса, стоящую у меня перед глазами, стоит мне их закрыть. Предупрежу я их или нет, я предатель в любом случае, тех или других. Итак, если преданность не возможна, к чему мне тогда стремиться?
Немного времени у меня занимает разработка плана действий. Если бы я был нормальным бесстрашным парнем, а она была нормальной бесстрашной девушкой, я бы пригласил ее на свидание и мы бы гуляли возле пропасти, где я бы выпендрился своим знанием кварталов Бесстрашия. Но это выглядит слишком обыкновенно после того, что мы друг другу сказали, после того, как я видел самые темные уголки ее сознания.