Предатель

Рот Вероника

Я не знаю, как должен чувствовать себя из-за подобных смертей. Виновным, возможно, из-за того, что сам не чувствовал боли. Грустным оттого, что кто-то не мог найти другой способ бегства?

Я слышу имя, много раз повторенное наверху, и обе эмоции сильно бьют меня. Ал. Ал. Ал.

Мой новобранец - моя ответственность, и я потерпел неудачу, потому что я был одержим тем, чтобы поймать с поличным Макса и Джанин, чтобы обвинить во всем Эрика, своей нерешительностью о необходимости предупреждать Отречение. Нет - ни одна из этих вещей

не так важна, как то, что я отстранился от них ради собственной защиты, когда должен был вытаскивать их из мрачных мест в светлые. Смех с друзьями на камнях в пропасти. Полуночные тату после игры "Слабо". Море объятий после объявления рейтингов. Эти вещи я должен был показать им - даже если бы они не помогли, я должен был попробовать.

Я знаю одно: после того, как будет завершен этот год обучения, Эрику не придется сильно стараться, чтобы вышибить меня с этой должности. Я уже готов уйти.

Ал. Ал. Ал.

Почему все погибшие люди становятся героями в Бесстрашии? Почему нам нужно, чтобы они становились ими? Может быть, они единственные, кого мы можем обрести во фракции прогнивших лидеров, конкурирующих сверстников или циничных инструкторов. Погибшие люди могут быть нашими героями, потому что не смогут разочаровать нас позднее; со временем они становятся только лучше, когда мы все больше о них забываем.

Ал был неуверенным и чувствительным, а затем завистливым и жестоким, а затем погиб. Выживали люди, более мягкие, чем Ал, погибали более сильные, чем он, ни одному нельзя найти объяснение.

Но Трис нужно объяснение, она жаждет его, я вижу это по ее лицу, это похоже на голод. Или гнев. Или и то и другое. Я и представить не могу, просто ли симпатизировать кому-либо, потом возненавидеть его, а потом потерять, прежде чем любое из этих чувств найдет выход. Я увожу ее прочь от причитающих бесстрашных, потому что я достаточно самонадеян и думаю, что могу улучшить её самочувствие.

Правильно. Самонадеян. Ну или я следую за ней потому, что я устал быть отдаленным от всех и я больше не уверен, что так лучше.

– Трис, - говорю я.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она горько.
– Разве ты не должен воздавать почести?

Я продвигаюсь к ней.

– А ты?

– Не могу отдавать дань уважения, не имея в себе такового.
– Я удивлен, что она может быть такой холодной - Трис не всегда мила, но она редко бывает такой резкой. Через секунду она трясет головой.

– Я не это имела в виду.

– Вот как.

– Это немыслимо, - говорит она.
– Он прыгает в пропасть и Эрик называет это храбростью? Тот самый Эрик, который сказал тебе швырять ножи в голову Ала?
– Ее лицо содрогается.
– Он не был храбрым! Он был депрессивным и трусливым и чуть не убил меня! Это то, что мы должны уважать?

– А что прикажешь им делать?
– говорю я настолько мягко, насколько возможно, но это не помогает. - Осудить его? Ал уже мертв.

Он не может услышать этого, слишком поздно.

– Дело не в Але, - отвечает она.
– Дело в том, что все смотрят! Те, кто теперь считает прыжок в пропасть возможным вариантом. Я имею в виду, почему бы это не сделать, если потом тебя будут считать героем? Почему бы не сделать это, если после все будут помнить твое имя?

Но, разумеется, дело в Але, и она знает об этом.

– Дело...
– она делает усилия, сражается сама с собой.
– Я не могу... Такое никогда не случилось бы в Отречении! Ничего из этого! Это место испортило и погубило его, и мне все равно, если то, что я говорю, делает меня Стиффом, мне все равно, мне все равно!

Моя паранойя очень глубоко развита, я автоматически смотрю на камеру, спрятанную в стене над питьевым фонтаном, замаскированную под голубую лампу, закрепленную там. Люди в комнате контроля могут видеть нас и, если нам не повезло, они могли выбрать этот момент, чтобы услышать нас тоже. Я могу себе это представить: Эрик, называющий Трис предательницей фракции, и тело Трис на железнодорожном полотне.

– Осторожно, Трис, - говорю я.

– И это все, что ты можешь сказать?
– хмурится она.
– Что мне следует быть осторожной? И все?

Я понимаю, что она не ожидала такого ответа, но для того, кто только что ругал безрассудство Бестрашных, она определенно ведет себя как одна из них.

– Ты настолько же плоха, как и Искренние, ты это знаешь?
– говорю я. Искренние всегда открывают рты, не думая о последствиях. Я отталкиваю ее от питьевого фонтанчика, из-за чего мое лицо приближается к ее лицу, я настолько близко, что я представляю ее неживые глаза, плавающие в подземной реке, и я не могу выдержать этого, как когда она была атакована, и никто не знает, чем могло бы все закончиться, не услышь я ее крик.

– Я не собираюсь повторять, так что слушай внимательно.
– Я кладу свои руки ей на плечи.
– Они следят за тобой. За тобой в особенности.

Я помню, как смотрел на нее Эрик после того, как я кинул ножи. Его вопросы об ее удаленной записи симуляции. Я сказал, что виновата вода. Он подумал, что это интересно, что компьютер залило не через пять минут после окончания симуляции Трис. Интересно.

– Отпусти меня, - говорит она.

И я немедленно делаю это. Мне не нравится ее голос с такой интонацией.

– Они следят и за тобой?

Всегда следили. Всегда будут следить.

– Я пытаюсь помочь тебе, но ты отказываешься от помощи.

– О, да. Твоя знаменитая помощь, - произносит она.
– Ранить мое ухо ножом, поддразнивать меня и кричать на меня больше, чем на других, действительно помогает.

– Поддразнивать тебя? Ты имеешь в виду, когда я метал ножи? Я не поддразнивал тебя!
– Я трясу головой.
– Я напоминал тебе о том, что если ты струсишь, то кто-то другой займет твое место.