Предчувствие: Антология «шестой волны»
Шрифт:
— Но надо же спасать мир!
— Мир, — сказал Игорь, подцепляя грибочек, — спасёт, мать его, красота. А мы работаем своё дело.
— Зачем ты мне это рассказал? — спросил Гера, поднимая рюмку.
— Это политзанятие, лейтенант. Ты же должен чуток догадываться, за что ты помрёшь?
— Помирать обязательно? — спросил Гера, опуская рюмку.
— Вовсе нет, — сказал Игорь. — Можешь жить хоть сто с лишним лет. Но если умрёшь, то неплохо бы знать, что ты умер не абы как. Умер, мать мою, на рабочем месте! Умер, как сказали бы в Древней
— А местных дураков стрелять — тоже метаполитика?
— Это, — отмахнулся Игорь, — наша рутина. На каждой службе существуют свои формальности. И время отнимают, и силы, и сами по себе полная ерунда… Но что поделаешь, служба — она не дружба.
Гера засыпал просветлённый, а рядом на трёхногом стуле дремал пистолет. Он успел полюбить своё оружие. Ещё немного, и спел бы ПээМу железную колыбельную…
Он проснулся от шума, с которым рухнул на пол инвалидный стул. Стояло раннее утро. Пистолет лежал у двери, всё остальное покоилось на своих местах. И ещё — было страшно. Гера не знал причины, но страх цепко держал его за горло и не хотел отпускать. Страх влюбился в Геру с первого взгляда — такое случается.
Сначала он почувствовал, что Игоря в доме нет, и лишь потом убедился в этом. Игоря не было в его комнате, не было внизу, не было наверху, не было даже на чердаке.
Гера, положив в карман убойного друга, обошёл все комнаты, но увидел только Настасью.
— Где Игорь?
— А он, миленький, где-то тут.
— Его нет в доме.
— Утекал, что ли? Даты врёшь, — сказала Настасья. — Дверь-то, едрить её, с вечера заперта. Как же он утекал, если всё изнутри задвинуто?
Вдвоём они осмотрели верхние комнаты, спустились в избушкино подземелье. Сейф приткнулся на прежнем месте. Большая дорожная сумка Игоря стояла на подоконнике. Однако плаща не было, очков — тоже. Не было, конечно, и револьвера.
— Да он, едрить его, чёртово хлебало замутил! — сказала Настасья.
— Извините, что сделал?
— А это, миленький, такое хлебало, опосля которого сквозь двери проходишь.
— А как его замутить?
— Ты меня о таком не спрашивай, — сказала Настасья. — Будешь спрашивать, в лесу пропадёшь. Уволочат тебя, дурака, масоны, обглодают до последней кости, и спасибушки не дождёшься.
— Извините, а у вас масоны — это что, местный фольклор?
— Чего?
— Масоны, спрашиваю, это байка такая?
— Масоны, — сказала Настасья, — это как бы люди такие. Но ты, чему о них болтают, не верь. От них ведь, едрить, никакого спасу нет.
— Ты мне, старая сука, понтоваться-то брось! — вспомнил Гера волшебное заклинание. — Знаешь, срань, кто с тобой базары ведёт?
Гера покраснел: он решительно не знал, что в таких случаях нужно говорить дальше.
— Знаю, миленький, знаю, — сказала Настасья. — Ты его первейший помощник.
—
— Эх, без души у тебя получается, — вздохнула Настасья. — У майора-то от самого сердца шло. А у тебя? Смех один.
— А в морду? — нежданно для себя рявкнул Гера, вынув железного другана.
Он с улыбкой почесал кончиком ствола у Настасьи за ухом.
— Вот сейчас по-людски, — крякнула хозяйка. — А про масонов… ну чего тебе про масонов? Сами их на-придумывали, а у нас спрашиваете.
— А Игорь? — спрашивал Гера. — Как мыслишь, хозяйка, Игорь вернётся?
— Если он чёртовым хлёбалом опоился, то сейчас по драконьему этапу пошёл.
— Это ещё где?
— Всё тебе покажи, всё тебе расскажи… Прям как дитё малое, спасу нет.
— А в морду? — напомнил Гера.
— Не знаю я, — сказала Настасья. — И ты хорош: кто же простую бабу о таком спрашивает? Драконий этап, едрить его, дело доброе. Ты, миленький, покумекай… А то артачишься, как ядрёна вошь: чёртово хлебало, чёртово хлебало. У нас за такое сразу не бьют… Ты лучше посиди, покумекай, глядишь, и пройдёт, зараза.
Гера глухо матернулся и велел подавать на стол.
К полудню Игорь не появился. Выходить на местные улицы было страшно, да и незачем выходить: вчерашнего хватало на пару заурядных жизней.
Не по-женски грохая сапогами, вбежала Настасья:
— Спаси, миленький! За окном, едрить его, мужики стоят, костёр жгут.
— Ну и что? — спросил Гера.
— Так ведь нас, бедолажных, жечь собираются!
— А за что?
— Мордою, говорят, мы с тобой не вышли… А ещё якобы ты к ним спиду занес. Матвей животом мается и говорит, дурак, что это мериканская спида на него поднасела, а занесли её, едрить, вы с майором. Брешут, что по заданию вы сюда притащились. А ещё, — понизив голос, прошептала Настасья, — говорят, вы товарища Сталина со свету сжили.
— Кого, едрить их? — рявкнул Гера.
— Ёсифа, говорю, со свету спровадили… Только это не Ёсиф. Что я, Ёсифа Виссарионыча не видала? И вовсе он, миленький, не на четырёх лапах, так что брешут эти паскуды…
Гера на удивление спокойно положил в карман пистолет.
Вася Прелый говорил сбивчиво и невнятно:
— По партийному, значит, делу… Гляжу — лежит товарищ Свинья. Я ему: товарищ Свинья, товарищ Свинья. А он, значит, ничего, только хвостик, значит, кровавый…
Не в силах держать себя, Вася Прелый хлюпнул слезами.
— Дальше, — сурово сказал Матвей.
— Товарищ Свинья, говорю, что ж вы так… Гляжу — террор, прости меня Господи. И лежит товарищ Свинья, лицом прямо в грязь, и не шевелится — прости Господи, дохлый, как помидор… Я и так, и эдак — а не шевелится. Ну, блядь, думаю, не умом единым. Сидят, блядь, в Лондоне чистоплюи. Вот и думаю, что блядь бы их всех…
С этими словами Вася Прелый окончательно залился солёным потоком.