Предпочтение смерти
Шрифт:
– Твоя лживость сравнима с твоей же жесткостью!
– скривив губы в усмешке, произнесла Аки-Ваша.
– Ну что ж... Во всякой лжи, подозреваю, ее высочество разбирается лучше меня, - ответил Орадо.
– Ты убил всех моих рабов, чужестранец. Ты отрицаешь это, но мы оба знаем... Девушка не договорила, поскольку ахеронец приподнялся с колен и посмотрел ей в глаза.
– Мы оба знаем..., - спокойным тоном произнес он, - Мы оба знаем, что их убило что-то другое. С позволения вашего папеньки я позволю себе сказать несколько слов в свое оправдание. Я не убивал ваших рабов. Я даже не имел возможности убить их, поскольку не располагал на то временем.
–
– Замолчи, испорченная девчонка. Повелеваем тебе священным именем Воскрешенного! Замолчи! Если бы мы не знали о тех подлостях, на которые ты способна, то приказали бы этому черномазому пригвоздить святотатца к полу прямо здесь и сейчас. Но ты - царская дочь. Плоть от плоти нашей. Горе мне... Ты моя дочь... Его слова - вода, но твои слова подобны яду, стекающему с твоих же губ. Чему мне верить, если на улицах Луксора тебя называют девой разврата, постигшей все тайны наслаждений? Тот щенок, Тутхамон, даже не скрывает, что вовлекал тебя в свои мерзкие игрища! Он обесчестил тебя в каком-то богомерзком храме, на одном из тех алтарей, на которых приносят кровавые жертвы звероликим богам! Тебя, деву, которая пойдет замуж за царя лесных городов Пондава! О, боги! С самого твоего рождения я молил за тебя небеса. И что же сейчас?! Я с нетерпением жду того дня, когда тот потомок обезьяны увезет тебя прочь от моих глаз!
По щеке Аки-Ваши пробежала слеза.
– Это бесчестие для меня, отец. Вы не верите мне...
– Ладно, ладно, - прервал ее Амен-Каури.
– Утри свои слезы. Негоже нам видеть их на твоих щеках. Но хорошим бы мы были государем, если бы верили своим подданным на слово? Верить тебе, или не верить - вопрос завтрашнего дня.
Он махнул рукой, опустился на одну из ступеней лестницы, что вела к трону.
– Скажи мне, чужеземец, какую вещь забрала моя дочь у тебя?
– Не у меня, великий царь. Не у меня.
– Чтоб отсох твой черный язык!
– вскрикнула Аки-Ваша. Вытащив из ножен меч, она бросилась к Орадо. Молодой человек не сомневался, что она была полна решимости полоснуть клинком по его горлу и, несомненно, сделала бы это, если бы один из чернокожих охранников, выступив вперед, не перехватил ее руку и не сжал ее с такой силой, что меч с грохотом упал на мраморный пол.
– Отпусти меня, болван! Отец, как же так?!
Амен-Каури покачал головой.
– Если он лжет, то это скоро прояснится, - он повернулся к Орадо.
– Отвечай честно, чужестранец! Какую вещь она забрала из гробницы?
– Чашу Зу-Шивентари, - сказал молодой человек.
– Ту чашу, из которой когда-то пил сам принц Сахима, перед тем, как растерзать собственного отца.
– Зу-Шивентари? Тот сумасшедший? Но ведь он жил еще до того, как храмы Атлантиды поглотил великий океан. Да и жил ли он когда-нибудь? Может быть, он всего лишь легенда, одна из тех, про которую рассказывают древние манускрипты.
– Про Зу-Шивентари написано в одном из свитков, найденных мной в библиотеке затерянного города. Это был юноша, который, попытавшись обмануть смерть, выпросил у темных богов чашу бессмертия, а после убил всех своих родных.
– Многие убивают родственников. Кинжалом, или ядом. Что ж тут такого?
– Вы не знаете главного, ваше величество. Испив из чаши бессмертия, Зу-Шивентари обратился существо, которое даже после своей смерти не обрело покоя. Вовсе не потому он убивал, что хотел занять место своего отца на троне. Он убивал потому, что обезумел от жажды крови. Вы, должно быть, слышали сказку о звере из Сахима, ваше величество...
– Как же, как же? Слышали. В
– Это вовсе не так.
– Ты утверждаешь, что у нее есть и другой конец?
– Да, государь.
– Если ты его знаешь, то скажи мне.
– Безумца поймали сетями, словно зверя, которого выкуривают дымом из норы. Ценой многих жизней. Позже его тело сожгли, проведя ритуал очищения.
– Сжечь сына царственной особы? Словно какого-то дикаря?!
– Он уже не был ничьим сыном, владыка. Даже после того, как тело Зу-Шивентари обратилось в пепел, душа его не нашла покоя. Он стал одним из демонов, что приходят к людям в ночи, не менее опасным, чем та кровососущая тварь, в которую обратила его чаша.
Амен-Каури повернулся к своей дочери.
– Скажешь ли ты, что этот человек все еще говорит неправду?
– Я ничего не знаю ни о каком Зу-Шивентари, - насупившись ответила та.
– И о чаше я не знаю ничего!
Внимательно посмотрев в глаза Аки-Ваши, старик прошептал:
– Прочь с глаз моих!
– Отец, я...
– Сказано тебе, убирайся! А ты..., - он повернулся к Орадо, - Ты, странствующий философ, говорил о покое и уединении? Мы покажем тебе, что такое настоящий покой и уединение!
– он хлопнул в ладоши.
– Мы прикажем заковать тебя в цепи и бросить в подземелье. Окажем тебе почтение, чужестранец, поскольку тебя бросят в темницу, предназначенную не для простолюдинов, а для вельмож. И, может быть тогда поймешь, как мало шагов нужно сделать от тронного зала до смрадной камеры, наполненной нечистотами. Поверь, у тебя будет время подумать над тем святотатством, которое совершил, уйдя в запретное место. Если же окажется, что слова твои лживы, то и твоя участь будет прискорбна. Тебя бросят на съеденье крокодилам, как бросают прочих осквернителей праха. Таким будет наш суд. Во имя милостивого и карающего...
7
Должно быть, прошло несколько дней после того, как старик распорядился бросить его в темницу. Впрочем, можно ли назвать темницей помещение, в котором ни на миг не гаснет свет? Ненавистный стеклянный сосуд, называемый стигийцами гальванической лампой, висел под потолком на ржавом железном крюке и напоминал маленькое солнце. Смотреть на него продолжительное время было невозможно. Несколько раз Орадо снимал светильник, пытаясь понять, что заставляет светиться внутри этой лампы тонкий стержень, погруженный в прозрачную жидкость, однако, не зная в достаточной мере физических законов природы, в конце концов оставил все попытки понять причину этого свечения. Одно было ясно: магия, если она и имела место быть в этом случае, играла очень незначительную роль.
Спать, впрочем, маленькое солнце, не мешало. Куда большее беспокойство молодому человеку доставляли кровососущие паразиты, во множестве своем обитавшие в грязной соломе и рваном тряпье, зовущемся одеялом. Это были мелкие жучки с длинными усиками, коих Орадо успел возненавидеть еще будучи виналием. Не обращая ни малейшего внимания на свет, они ползали по всей камере и чувствовали себя, должно быть, достаточно комфортно в обществе благородного узника царской темницы. Перебить их не представлялось ни малейшей возможности, а спрятаться от кровососов было негде. Смирившись со своим поражением в войне, которую он вел с насекомыми больше суток, Орадо просто попытался свыкнуться с мелкими, беспокойными сокамерниками, лишь изредка давя тех из них, которые были наиболее кусачими.