Председатель
Шрифт:
А еще у нас есть Индия, где можно помочь Национальному конгрессу. Или подбросить американского оружия тем же ирландцам. Да мало ли как можно наступить на мозоль джентльменам — взять и построить железную дорогу до Тегерана, например. Только уж тут надо будет ухо востро держать, взбесятся.
Наконец, на площадь вступила Первая Конная, впереди, на броневике, катился сияющий Нестор.
По военной дороге
Шёл в борьбе и тревоге
Боевой восемнадцатый год.
Были сборы недолги,
От Кубани до Волги
Мы
— Что, песня тоже из писем? — пихнул я в бок Андронова.
— Ага, — согласился он. — Но так себе, ты послушай, “Среди зноя и пыли мы с Махною ходили”, это же ужас, а не слова!
— Ну так поют же!
На Дону и в Замостье
Тлеют белые кости,
Над костями шумят ветерки.
Помнят псы-атаманы,
Помнят польские паны
Пролетарские наши клинки.
Под военных поговорить подошел Фрунзе и тоже помянул англичан — гадят в Туркестане, возбуждают мелкие нации к свободе. Вот казалось бы, что у нас, что у англичан в основе одно — у них свобода и закон, у нас воля и справедливость, а какая громадная разница! А потому, что свобода — для одного, а воля — для всех, и точно так же с законом и справедливостью.
— Банды мы, конечно, гоняем, — продолжал Миша, — но они будут множится, пока мы не дадим воду сартам. Будет вода — они сами любую банду закопают. Михаил Дмитриевич, можно как-то ускорить строительство канала?
— Пока никак. Вырыть-то мы выроем, да надо облицовку делать, а то половина воды впустую уйдет. Сейчас разные эксперименты идут, вроде с бетонным полотном что-то получается, как будет приемлемое решение — сразу и начнем.
Строить. Чем больше я кручусь в этой политической каше, тем больше хочу строить. Может, мне на пенсию податься и заняться, наконец, профессией? Уйти, как Дэн Сяопин, со всех постов, пусть сами разбираются. Наверняка смогут, незаменимых у нас нет, а в крайнем случае я и вмешаться смогу.
Над площадью, весело гудя моторами, прошла тройка красных Дуксов М1920 и рассыпала над колоннами и зрителями тысячи листовок. А красивая машина получилась у инженера Поликарпова, прямо И-15, только пока на минималках…
Я задрал голову в небо и прикрыл глаза ладонью от солнца. Высоко в синеве плыли маленькие облачка, пролетал легкий ветерок, за Василия Блаженного удалялись новенькие самолеты… Эх, хорошо в стране Советов жить! Как там дальше-то? Красный галстук с гордостью носить? Надо бы вспомнить, давно я писем не писал… только Дашин “Ундервуд” на новую машинку поменять, он свое дело сделал.
Глава 20
Лето 1920
Праздник кончился и начались те самые суровые будни, три недели недоконгресса недокоминтерна вымотали меня почище первой русской революции. Возраст, наверное, семьдесят два года, не шутка. А может, оттого, что все время перескакивал с языка на язык — то на французский, то на немецкий, то на английский, изредка возвращаясь к русскому.
Большинство зарубежных гостей собралось на празднование Первомая, да так и осталось в Москве почти до июня, вырабатывая принципы нового интернационала. Стремительная советизация Италии, Польши и Германии многим кружила голову почище шампанского и мираж мировой революции манил, как никогда. Опять же, извечная мечта левой интеллигенции — диктатура пролетариата в лице самой левой интеллигенции. Да еще некоторые товарищи приехали нелегально, а подпольная работа весьма способствует радикализации, так что лозунг “Даешь Париж! Даешь Лондон!” если не провозглашался с трибун, то в умах точно витал.
С этими вот иллюзиями и настроениями я и воевал. По очевидным причинам Ленин “Двадцать одно условие вступления в Коминтерн” не написал, условия выработали иные. В первую очередь — объединять всех, кто за Советы, как форму общественного устройства, наиболее близкую и понятную рабочему классу. И что интересы этого самого рабочего класса в приоритете. Специально написали завуалированно — буржуев не пугать, пол бетонный, — но чтобы любой грамотный социалист тут прежде всего увидел слова “отмена эксплуатации человека человеком” и “общественные формы собственности”.
Главными моими оппонентами выступали Никола Бомбаччи и Герман Мюллер. Первый больше по итальянской живости характера — заносило его буквально по каждому вопросу, да еще горячность в споре почти всегда приводила к “срачу в комментах”. Второй наоборот, упертый в социал-демократическую программу и ни шагу от нее. И чего он не в консерваторах?
А уж когда они между собой сцеплялись… очень наши дискуссии оживляли склоки холодного рассудительного немца и шило-в-заднице-итальянца. Выглядело весьма забавно, мелкий Никола приходился солидному Герману по плечо и наскакивал на него, как собака на медведя.
Впрочем, по вопросам работы в профсоюзах и кооперативах у них было трогательное единогласие, разве что Мюллер полагал достаточным поддержку и агитацию в уже существующих, а Бомбаччи разделял постулат о всемерном создании новых, в дополнение к имеющимся. А вот по рабочему контролю они, наоборот, расходились вплоть до ругани, приходилось их буквально по углам ринга растаскивать. Но стоило перейти к созданию общественной собственности, то бишь кооперативов, как опять полное согласие, разве что не остывший Никола продолжал подкалывать немца.
— Зачем создавать новые организации, если есть старые, опытные, обладающие ресурсами и уважением в обществе? — упрямо гнул свое Мюллер.
— Рабочие не верят старым, реформистским, организациям! Живое творчество масс требует новых форм! — вспыльчиво возражал Бомбаччи.
— Право меньшинства разрушает единство действия и дисциплину! — бетонной глыбой упирался Мюллер.
— Право меньшинства позволяет расширить движение и приучать к совместным действиям! — с отчаянной жестикуляцией втолковывал Герману итальянец.