Председатель
Шрифт:
Пункт этот вызвал самые большие споры, но без него широкий фронт, который мы включили в основные методы будущего Интернационала, невозможен. Очень трудно шла идея, что меньшинство, несогласное с решением большинства, имеет право не участвовать в его выполнении, но обязано не мешать и не агитировать против него.
Ситуацию перломил основной докладчик по широкому фронту — китаец Чэнь Дусю, у них там как раз складывался союз с Гоминьданом. Причем именно Гоминьдан был на первых ролях и обладал подавляющей численностью. Тут-то все и призадумались.
С Чэнем мы общались на
— Товарищ Чэнь, вам обязательно нужно создавать свои вооруженные силы. Совместные отряды с Гоминьданом это хорошо, но доктор Сунь не вечен, его преемники могут иметь другие взгляды на союз с Советской партией.
— Да, мы уже ведем такую работу, — кивал лысеющей головой китаец, — нам очень помогают ваши товарищи в Маньчжурии. Туда в последнее время большой поток беженцев, вот мы и стараемся использовать его.
— И как, получается?
— О да! В первую очередь благодаря поведению русских. Понимаете, у нас очень конфуцианское отношение к жизни. Так вот, ваши командиры и служащие полностью соответствуют канону цзюнь-цзы, “благородного мужа”, в отличие от китайских офицеров и чиновников.
— То есть?
— Они люди долга, — Чэнь отпил чая, заваренного Яном, возвел глаза к небу, просмаковал и продолжил. — Никому из ваших не придет в голову, например, продать рис своего полка, деньги положить в карман и оставить солдат голодать.
Криво усмехнувшись, я подумал, что до конфуцианского идеала все-таки далеко, хотя в Маньчжурию посылали служить не самых худших. Но что же тогда творится во всех этих китайских военных кликах?
— Советские видят в нас братьев, не “кули”, не “ходя”, а именно братьев. И нам очень легко объяснять новичкам, что такое международная солидарность и как должен выглядеть антиимпериализм.
По кооперативами отличные наработки привез из Палестины Цви Радомисаль, с которым сразу полез брататься товарищ Ульянов, а я, после некоторого ступора, опознал Гришу Зиновьева. Вообще, идея создания массовых самоуправляемых организаций очень окрепла после того, как мы одного за другим свозили иностранных гостей в подмосковные артели и на московские заводы, посмотреть на кооперативы и профсоюзы живьем.
Требование борьбы с правыми и с бюрократией ни у кого возражений не вызвало. Единство организационной, издательской и парламентской работы — тоже. Обязанность пропаганды и агитации в войсках, деревне и старых профсоюзах прошла на ура. Взаимная поддержка партий и групп “Совинтерна” подразумевалась по умолчанию.
Поскольку приняли стратегию широкого фронта, то согласились и на ситуационные союзы с партиями Второго Интернационала, пусть даже и реформистскими, хотя Бомбаччи тут чуть не взорвался. Ничего, успокоили, уговорили.
И только потом, присмотревшись к делегатам, получив данные по нашим зарубежным каналам, выполнив некоторые проверки, отобрали узкую группу тех, кто будет создавать глобальную нелегальную сеть. Мировая революция дело неблизкое, хоть и желательное и швырять на на него деньги, которые позарез нужны самим, идея так себе. А вот создать структуру “практиков” по
Никакого Мюллера к этим разговорам, естественно, не допускали. Его увеселяли по отдельной программе — сперва Красин таскал его по Нармининделу, а потом спихнул на меня. И немец торчал на углу Воздвиженки и Моховой, в приемной председателя ВЦИК, где я три дня в неделю отсиживал присутственные часы.
Ходоки шли с самыми разнообразными вопросами, но по большей части им требовалось, так сказать, одобрение свыше и разговоры у нас были почти стандартные:
— Вот такая беда, Михал Дмитрич, как бы ее решить?
— Так у вас же Совет есть!
— Есть, как не быть, вот мы как раз все в Совете…
— Погодите, а почему же вы сами не можете разобраться с таким вопросом?
Тут обычно начинали чесать затылки и приводить тысячи резонов — лишь бы не самим.
— Нет уж, дорогие мои. Мы власть Советов для того устанавливали, чтобы вы сами были хозяевами своей жизни. Так что решайте сами и отвечайте за решение сами.
— Непривычно как-то…
— Привыкайте.
— Ну тогда… тут для вас, Михал Дмитрич… рыбешку поймали… Закоптили в лучшем виде… Закушайте, Михал Дмитрич. Исключительно вкусная рыба. Поймали прямо в воде…
Без гостинцев не обходился ни один визит и к концу приемных часов у меня накапливалось много полезного. Прямо-таки музей “Поля Чудес”.
Мюллер сперва смотрел на это широко раскрытыми глазами — ну ей-богу, трудно ему представить себе, что швабский бауэр притащит на прием к рейсхпрезиденту, скажем, кровяную колбасу. Но ничего, привык, потом еще и хихикал.
— А куда все это, — он сделал широкий жест в сторону стола, на который складывали принесенное, — потом?
— Частью в столовую, частью в подшефный детский дом.
— А вы не хотите вообще запретить эту практику?
— Люди несут от чистого сердца, как подарок. Зачем их обижать отказом?
— А разве их не обижает ваш отказ принять решение?
— Герман, вы же помните про отчуждение от результатов труда. Так отчуждение от принятия решений опасно не менее — люди отвыкают думать и начинают уповать на бога, царя, героя, доброе патерналистское государство в лице начальника, который придет и все за них сделает. А начальники, видя такое, начинают делать так, как удобнее лично им, а потом и вовсе как лично им выгоднее.
— Ну-у, для предотвращения этого есть демократические институты и процедуры!
— Европейская демократия не очень работает в других культурах. А вот советская система, как показывает опыт Италии, Китая, Ирландии и даже Персии — вполне.
— Но Советы это та же демократия! — воззрился на меня Мюллер и даже отложил свои записки.
— Та, да не та. В обычной демократии что плохо? Во первых, прямые выборы на любой уровень.
— Но…
— Погодите. На нижнем уровне это работает, поскольку такая система создавалась для малонаселенных древнегреческих полисов. Но как только мы переходим на уровни высшие, начинается проблема. Вот у вас сколько человек проживает в избирательном округе?