Предтеча
Шрифт:
Твин задыхалась, хватала ртом воздух, сердце продолжало бешено колотиться. Жёсткая койка негромко скрипнула. Никакого монстра, только серые в предрассветных сумерках спящие казармы.
Стянув промокшее от пота исподнее, она тихо, чтобы не разбудить кого ненароком, нашарила сложенную на полу свежую одежду и отправилась в душевые. Заснуть уже не получится, да и до побудки осталось всего ничего.
Твин пыталась вспомнить лицо мамы, но перед глазами настойчиво возникала железная маска ищейки. Бесконечно повторяющийся сон — всё, что осталось от воспоминаний о прошлой жизни. Порой она
В окошке у потолка показались первые лучи солнца. Бросив сменку на скамью и крутанув скрипучий вентиль, Твин встала под ледяные струи. Вода безжалостно хлестала грудь, плечи, стекала по рукам и животу, щипала разбитые костяшки пальцев, пробуждая, отгоняя тяжёлые мысли и унося с собой остатки ночного кошмара.
«Какая же ты жалкая!»
Твин фыркнула: Альтера. Другого от неё ожидать не приходилось.
«Как ты вообще себя выносишь? — не унималась та. — Ничтожество. Давай, поплачь, пожалей себя. На большее ты и не способна».
— Да что опять не так? — проворчала Твин.
«Твоё извечное нытьё, вот что. Ой, мамочка, мне страшно! Помоги мне!» — передразнила её Альтера писклявым голосом.
— Не лезь в мою голову, стерва!
«Научись думать тише, а ещё лучше — прекрати сопли пускать и возьми себя в руки».
Закрыв глаза, Твин представила себе прозрачную стену между нею и той, другой, — единственная возможность заглушить назойливый голос. Альтера сверлила её взглядом и мрачно ухмылялась.
Удивительно, насколько они разные и одновременно похожие, как две капли воды. Тот же ровный нос, худощавое лицо, те же губы. Разве что у Альтеры глаза другие, зелёные, цвета пламени, что вспыхивает при призыве способности, слишком жестокие, злые.
Протяжным гудом завыла побудка. Снаружи послышались голоса. Разбуженные казармы ожили, забурлили. Не дожидаясь, пока в душевые повалит народ, Твин второпях натянула одежду.
Дверь скрипнула. На пороге появился заспанный Керс. Из-под полуопущенных век на неё смотрели два янтарно-жёлтых глаза. На переносице ещё не до конца зажившая после спарринга рана. Дерзко очерченная верхняя губа, ямочка на подбородке — всё это придавало ему некую притягательность, несмотря на шрам от ожога почти на всю правую сторону лица: детская шалость, за которую он заплатил слишком высокую цену. Над бровью, прямо поверх шрама, набит номер: «136».
Она глянула на его отросшую щетину и улыбнулась:
— Решил отпустить бороду?
— Угу, как у Седого, — буркнул он, стягивая с себя штаны.
— Гляжу, опять не выспался.
— Не заморачивайся.
Она ненадолго задержала на нём взгляд и толкнула дверь. От безмятежного спокойствия загона не осталось и следа. Одни спешили в душевые, другие о чём-то галдели, третьи подшучивали над четвёртыми. Некоторые ещё и вовсе не слезли с коек: к чему спешка, всё равно толкаться в очереди.
Твин огляделась по сторонам в поисках Слая. «Ах вот ты где!»
Слай о чём-то спорил со здоровяком Триста Шестым на другом конце казармы. Озорной прищур серых глаз, приподнятые уголки губ, придающие лицу ироничности, ямочки на щеках при улыбке — в этом весь её Семидесятый.
Слай
Слай изобразил жестом какой-то боевой приём, Триста Шестой покачал головой и принялся доказывать что-то своё.
Окликать Семидесятого Твин не стала и, лавируя среди младших, шутливо борющихся друг с другом, наконец выбралась во двор. Вдохнув полной грудью утреннюю свежесть, огляделась.
Терсентум просыпался, готовясь к очередному долгому дню. Двор наполнялся гамом и суетой: опоздаешь на завтрак — придётся тренироваться на пустой желудок, а на такое мало кто решался. Ещё бы, уже к обеду даже самый выносливый валился с ног, мечтая о мясной похлёбке и хотя бы короткой передышке.
Её внимание привлекла потасовка. Кучка молодняка, что-то выкрикивая и подначивая, окружила двоих, катающихся в пыли. Один из дерущихся в этот момент оседлал противника и ритмично замолотил кулаками по его голове. Второй прикрывался, всё пытаясь безрезультатно сбросить нападавшего. Твин шагнула в их сторону, намереваясь разогнать желторотиков, но знакомая рука легла на плечо.
— Не лезь, так они ничего не поймут, — Харо один из немногих в терсентуме, кто уступает в росте разве что Триста Шестому. Ей то и дело приходится задирать голову, разговаривая с ним. Кожа бледная, волосы отсутствуют напрочь, даже бровей нет. Нос заканчивается чуть ниже переносицы: там, где должен быть хрящ, зияют две узкие прорези. На всё лицо — татуировка, подражающая оскаленному черепу. Её лучшая работа, между прочим. Сколько времени потратила, особенно на глазницы! Правда, теперь глаз вообще не разглядеть: чёрные, без белка, только поблёскивают на солнце.
Седой как-то пошутил, что теперь в терсентуме служит сам Харон, прислужник Тейлура. Шутка многим показалась забавной, и прозвище быстро прилипло к Сорок Восьмому. Теперь иначе как Харо среди своих его уже никто не называл.
— А сам-то хоть раз что-нибудь понял? — она хмыкнула. И это говорит тот, кто неделю назад чуть не устроил потасовку с Девятнадцатым прямо под носом у мастера. — Стена Раздумий явно не про тебя.
Харо равнодушно пожал плечами.
Из дома напротив выскочил взъерошенный Седой, на бегу натягивая потёртый жилет. Спутанная борода старика неряшливо топорщилась в стороны, густые брови сердито хмурились. Он прикрикнул на толпу, но желторотики и ухом не повели.
Тогда помощник мастера пригладил бороду, набрал в лёгкие побольше воздуха и дунул со всей мочи в свисток. Мальки тут же бросились врассыпную, оставив дерущихся валяться в пыли. И вовремя: в конце двора как раз показались стражники с мечами наперевес.
— Валим-ка отсюда, — Твин потянула друга за рукав, — а то и нам влетит за компанию.
Столовая располагалась в соседнем дворе, куда больше казарменного. Длинное здание с тщательно выбеленными стенами, у крыльца которого, сбившись в стайки, кучковались собратья в ожидании кормёжки.