Предупреждение Эмблера
Шрифт:
– Ну, пятьдесят на пятьдесят, правильно?
– А теперь предположим, что у меня есть еще одна ваза с шариками. Вам известно, что шарики в ней либо черные, либо белые, либо и те, и другие. Может быть, все черные. Может быть, все белые. Может быть, их поровну. Может, в вазе только один шарик. Может, их там тысяча. Вы не знаете.
– То есть в данном случае я ни фига не знаю. Кроме того, что в вазе есть шарики, черные и – вариант или – белые. Такой расклад?
– Все верно. Итак, каковы ваши шансы вытащить черный шарик?
Эдриан попытался нахмурить девственно чистый лоб.
– Откуда же мне это знать?
– Верно. А если бы вам пришлось держать пари? Вы бы согласились поставить десять против одного, что вытащите черный? Или сто против одного? Или один против ста? Что бы вы выбрали?
Молодой человек пожал плечами.
– Ну, я бы сказал… опять же пятьдесят на пятьдесят.
Кастон кивнул.
– Именно так сказал бы любой эксперт. Во втором случае, когда вы не знаете почти ничего, поступать следует так же, как и в первом, где вы знаете почти все. В двадцатые годы прошлого века один экономист, Фрэнк Найт, определил различие между «риском» и «неопределенностью». Имея дело с риском, говорил он, мы случаем случайность с вероятностью. Имея же дело с неопределенностью, мы ничего не знаем даже о вероятности. Но вот какое дело. Как полагали фон Нойманн и Моргенштерн, даже незнание поддается измерению. В противном случае наши системы не могли бы работать.
– Это имеет какое-то отношение к вазе под названием «Таркин»?
Кастон отозвался звуком, напоминающим то ли смешок, то ли сопение, и поднял фотокопию тайваньской газеты, обнаруженную в пришедшем утром конверте. Прочесть ее он не мог, а приложить перевод никто не потрудился.
– Позволю себе предположить, что вы знаете китайский, – с надеждой сказал он.
– Надо подумать.
– Извините, вы ведь говорите по-корейски, не так ли? – смутился Кастон.
– Ни слова.
– Но ваши родители были корейскими эмигрантами, разве нет?
– Поэтому и не говорю. – Эдриан ухмыльнулся. – Они все время учились говорить «уберите вашу комнату» по-английски.
– Понятно.
– Извините, что разочаровал. Но я даже не люблю кимчи. Невероятно, правда?
– Что ж, по крайней мере, у нас есть что-то общее, – сухо заметил Кастон.
Париж
Дел было много, а времени мало. Обратиться за помощью к людям Фентона Эмблер уже не мог – теперь он вел двойную игру. Так что укомплектованный всем необходимым склад пришлось заменить изобретательностью и предприимчивостью.
В качестве мастерской он решил воспользоваться любовным гнездышком Дешена. Из трех банок из-под бульона Эмблер вырезал три стальных кружка. К каждому приклеил тонкий слой пенопласта, в который были вмонтированы дешевые радиочасы. На мешочки для «крови» пошли сверхтонкие латексные презервативы; саму кровь заменила вязкая жидкость красного цвета, бутылочку которой он купил в специализированном магазине в Девятом округе.
Самым трудным оказалось извлечь капсюли из патронов к снайперской винтовке. Они были как бы утоплены в гильзах, а из инструментов у Эмблера имелись только плоскогубцы и гаечный ключ, купленные в ближайшем скобяном. Действовать пришлось с крайней осторожностью, потому что при любом пережиме ободка гильзы капсюль мог взорваться. Работа продвигалась
Прошло еще полтора часа, прежде чем все было готово: мешочек с кровью приклеен к заряду, соединенному коротким проводком с девятивольтной батарейкой.
Подготовка реквизита для трагедии – театра смерти, предназначенного заменить саму смерть, – заняла несколько часов, так что с Лорел Эмблер встретился уже под вечер.
Поначалу она отнеслась к его рассказу с недоверием, но очень скоро сомнения отступили перед ее замечательным самообладанием. План имел один существенный недостаток, и именно Лорел, внимательно слушая объяснения, указала Эмблеру на слабое место.
– Если люди увидят, что в человека стреляли, они вызовут «Скорую помощь».
Эмблер нахмурился; он и сам, мысленно прокручивая сцену, постоянно спотыкался на этом.
– Медикам хватит одного взгляда, чтобы понять, что произошло. Весь план пойдет насмарку. Этого допустить нельзя. – Он негромко чертыхнулся. – Нам нужна собственная «Скорая». Машину необходимо приготовить заранее. И найти где-то водителя.
– Где-то? – эхом отозвалась Лорел. – Это что, какой-то специфический шпионский термин?
– Так-то ты мне помогаешь, – жалобно пробормотал Эмблер.
– В том-то и проблема. Или, может быть, решение. Тебе не обойтись без моей помощи. Я сяду за руль.
Он открыл было рот, чтобы с порога отвергнуть ее предложение, но не смог произнести ни слова. К чему спорить? Она права. Другого выхода нет. Детали обсудили чуть позже, прогуливаясь рука об руку вдоль Сены. Спешить было нельзя – мужчина в костюме от «Брук бразерс» уже появился на горизонте.
Эмблер повернулся к Лорел и замер, залюбовавшись тонкой, гибкой фигурой, вьющимися волосами, теплыми карими глазами с вкраплениями зеленых, как сколы топаза, пятнышек. Каждый ее взгляд, каждый вопрос, каждое прикосновение говорили, что она доверяет ему и готова на все. Он понимал, что Лорел вступила в опасную игру не по своей воле, но ничего другого и не оставалось. Переместившись из одного мира в другой, ей предстояло освоиться в нем.
– Ладно, – заключила она, когда он изложил весь сценарий. – Теперь надо только раздобыть «Скорую».
Он посмотрел на нее с нежностью и восхищением.
– Знаешь, ты поразительно быстро учишься.
«Клиник дю Лувр» представляла собой элегантное здание, занимавшее большую часть городского квартала – высокие арочные окна на первом этаже, двустворчатые окна поменьше этажом выше, большие бежевые камни в сочетании с маленькими бежевыми же кирпичиками, – и располагавшееся между Лувром, главным парижским музеем, и «Ле Гран магазен де ла Самаритен», главным парижским универмагом. Напротив клиники, к северу, возвышалась церковь Сен-Жермен-Осер; южнее протянулась Луврская набережная, а в нескольких сотнях ярдов от нее перекинутый через реку Пон-Неф. Такое положение в центре города открывало множество вариантов подхода к клинике со всех сторон. Был у клиники и еще один плюс: согласно установленным муниципалитетом правилам при ней состоял целый парк самых разнообразных медицинских машин, намного превышающий действительные потребности.