Прекрасная Габриэль
Шрифт:
— Вот восемь верных человек, которых я вам даю, господин губернатор.
— Восемь испанцев!
— Все дворяне Кастильды. За храбрость и верность всех я ручаюсь; они все гнушаются измены.
Бриссак рассмотрел эти восемь физиономий, помраченных подозрением, восемь взглядов, блиставших огнем непоколебимой решимости.
— Черт побери! — прошептал он. — Но вино нацежено, надо его пить.
Приехали к Сен-Дениским воротам. Восемь испанцев ждали своего нового начальника, чтобы выехать позади него. Ночь была темная и дождливая. Только слабый огонь в караульне освещал лица красноватым
— Ну, прощайте, — сказал Бриссак герцогу, — сказать вам: до свидания?
Герцог вывел отряд за стены и там, остановившись в темноте, в тишине и в уединении, сказал:
— До свидания, если вы не встретите в дороге кавалерию короля наваррского; а то прощайте!
— А! а! — сказал Бриссак. — Понимаю, то есть если я ее встречу…
— Эти восемь дворян вас убьют, — холодно сказал герцог, возвращаясь к городу.
Бриссак после трех секунд размышления пожал плечами и решительно двинул свою лошадь на дорогу. Зловещий отряд провожал его, не произнося ни слова. На колокольне церкви Парижской Богоматери пробило двенадцать часов, и ветер разнес этот звук по равнине на своих влажных крыльях.
«Если королевская армия, — подумал Бриссак, — не так дисциплинирована, как македонская фаланга, или если часы его величества идут вперед против часов церкви Парижской Богоматери, маршальский жезл едва ли достанется мне».
Глава 34
НОВЫЕ ВОРОТА
Новые ворота запирали Париж на берегу Сены, на Луврской набережной. Как почти все парижские ворота, это здание имело башни для защиты. Главная из этих башен, у Новых ворот, называлась Деревянной и соединялась с длинной и узкой башенкой, в которой находилась лестница большой башни. Бойницы и окна выходили на воду, довольно глубокую в этом месте. Подъемный мост служил сообщением, у ворот перед этим подъемным мостом Бриссак велел разрыть своим работникам землю, так что этим людям стоило только повернуться направо, чтобы бросать землю со своих заступов в Сену.
Нижний этаж башни составлял залу в тридцать футов. Над нею была квартира привратника, старого солдата, которого междоусобные раздоры забыли на этом посту, неутомительном и неважном, потому что Новые ворота, засыпанные землею, не отворялись никогда.
Из квартиры привратника был прекрасный вид на Сену и на окрестности, а круглая зала, находившаяся под его ногами, служила караульней. Голые стены имели украшениями только огромные гвозди, на которых вешалось оружие, и гвозди эти были вбиты с самой независимой неправильностью, по прихоти или по росту солдат.
Привратник спускался в караульню по маленькой лесенке из башенки, когда караул, чувствуя жажду от соседства реки, требовал от него некоего напитка, который он покупал в ближайшем кабаке, приняв предосторожность развести его прежде водой из Сены.
В ту ночь, о которой мы говорим, когда караул у Новых ворот был составлен, как вы видели, герцогом Фериа и графом де Бриссаком, капитан Кастиль как бдительный, а особенно как скучающий офицер, отправился к привратнику осмотреть настоящее положение своего поста. Он увидал инвалида, занимающегося переливанием в оловянные горшки пенистого напитка, который скоро должны были потребовать у него гости в нижнем этаже.
— Капитан, — сказал инвалид, — не угодно ли вам стакан этого напитка? Вы сделаете почин; посмотрите, какой он чистый и как пенится.
— Можно опьянеть только от одного запаха твоего проклятого напитка! — закричал дон Хозе. — В твоей лаборатории задохнешься.
Говоря эти слова, капитан подошел к маленькому балкону, с которого, когда он отворил его, ворвался с реки свежий ветерок.
— У тебя здесь пост? — сказал Хозе.
Действительно, на балконе было два человека. Один сидел на скамейке, другой стоял, прислонившись к балюстраде. Тот, который сидел, был монах в серой рясе, с капюшоном на голове. Он с глубоким вниманием наблюдал за работой землекопов, расчищавших башню. Он не обернулся при звуке голоса капитана.
Другой был высокий молодой человек, светло-русые волосы которого развевались от ветра; внимание его к работам землекопов было не очень сильным, и он, по-видимому, с удовольствием встретил нового собеседника.
— Кто эти два человека? — спросил недоверчивый испанец привратника.
— Монах, мой старый друг, почти родственник. Не так ли, брат Робер?
Монах сделал едва приметный знак согласия.
— Разве монахи могут ночевать не в своем монастыре? — спросил Кастиль.
— Поневоле, когда заперты ворота, — отвечал привратник. — Брат Робер не мог сегодня воротиться в свой монастырь и просил у меня убежища на ночь.
— А его товарищ, этот высокий молодой человек, также монах?
Молодой человек обернулся к Кастилю с уверенностью, в которой не было дерзости, и сказал:
— Вы задаете бесполезный вопрос; вам стоит только взглянуть на мою одежду и на мою шпагу, чтобы убедиться, что я не монах.
— Кто же вы?
— Это мой племянник, — отвечал монах глухим голосом. — Разве мы мешаем вам здесь?
Дон Хозе вместо ответа начал думать. У подозрительных людей всегда живое воображение. Инвалид продолжал разливать свой товар.
— Знайте, — сказал Кастиль, — что я не хочу пьяниц на моем посту и запрещаю всякие напитки во время моего караула.
Инвалид с удивлением хотел расхваливать свой напиток, но испанец закрыл ему рот таким решительным движением, что он со вздохом вылил в бочонок из всех своих оловянных горшков.
— Я не хочу, чтобы ваши гости оставались здесь, — прибавил Кастиль. — Может случиться несчастье. Может зарониться искра на пол, а у меня внизу порох. Сделайте же одолжение — отошлите этих двух господ в караульню, они проведут ночь возле нас.
— Я не вожусь с солдатами, — отвечал монах.
— Ночь скоро пройдет, брат мой. Притом испанские солдаты не язычники, и я не позволяю у себя ни ругательств, ни проклятий.
— А я не принимаю приказаний от вас, — надменно отвечал молодой человек, — если ваши испанские солдаты — добрые христиане, от них пахнет кожей и маслом, а этот запах мне не нравится.
— Как вы разборчивы, — сказал Кастиль, возвысив голос.
— Я таков, как я есть.