Прекрасная Габриэль
Шрифт:
Конец этого чтения возбудил энтузиазм в народе.
— Если бы это была правда! — закричало сто голосов.
— Действительно, эта записка может повредить Лиге, — сказал Бриссак.
— Вы сознаетесь в этом немножко поздно, — возразил герцог. — Я говорю, что надо повесить негодяя, который хотел это распространить.
Он сделал знак палачу схватить жертву. Эшевен Ланглоа схватил за узду лошадь Бриссака и закричал:
— Стало быть, надо всех нас повесить!
— Зачем? —
— Затем, что у нас у всех есть такие письма.
— Как? — закричали герцог и герцогиня.
— Вот, посмотрите!.. — сказали эшевены, вынимая из кармана такие письма и поднимая их в воздух.
— Вот! Вот! Вот! — закричала толпа, показывая такие же письма.
— Это правда, у них у всех есть, — спокойно сказал Бриссак. — Я не знаю, нет ли и у меня в кармане.
Герцог Фериа чуть не упал в обморок от ярости.
— Тем более причины, — прошептал он.
— Нет! Нет! — сказал Ланглоа. — Этот бедный человек, которого хотят повесить, был на улице, как и я, как мы все, когда раздавали эти письма; и мне, и всем моим товарищам раздавали эти письма.
— Да, да! — закричали тысячи голосов.
— Стало быть, он не виноват, — продолжал эшевен, — или виноваты все мы. Пусть же нас повесят вместе с ним.
— Понадобится слишком много виселиц, — сказал Бриссак, который, подъехав к герцогу, шепнул ему на ухо: — Оставим этого человека, или его отнимут у нас.
— Черт побери! — пробормотал испанец, опьянев от бешенства.
— Отпустите этого человека! — закричал Бриссак, голос которого был заглушен возгласами толпы.
— Очень вам было нужно читать вслух это письмо, — сказал испанец.
— Почему же? Ведь все читали его про себя. Послушайте, вы напрасно идете наперекор парижанам. Посмотрите-ка, вот они ведут этого человека к его жене. Ведь тут двадцать тысяч рук, милостивый государь!
Герцог, не отвечая ему, обернулся к герцогине и сказал ей:
— Все это очень странно; поговорим об этом, если вам угодно.
Оба начали шепотом оживленный разговор, который не обещал ничего хорошего Бриссаку. Эшевен Ланглоа взял его за руку и сказал:
— После того что вы сделали, я понимаю, что с вами можно говорить.
— Я думаю, — сказал Бриссак.
— Когда?
— Сейчас. Где?
— Посреди этой самой площади, которая теперь пуста. Ждите меня там с вашими друзьями, которые, если я не ошибаюсь, генеральный прокурор Молэ и президент Лемэтр.
— Точно так.
— Ступайте же туда, на самую середину. Там никто нас не услышит; нас могут видеть, это правда, но слова не имеют ни формы, ни цвета.
Президент и эшевен повиновались и пошли прогуливаться посреди площади, с которой сбежала вся толпа, чтобы
Бриссак, отдав приказание национальной гвардии и видя, что разговор против него все еще продолжается, сошел с лошади и присоединился к трем парижским судьям на середину площади. Это была странная сцена, и даже те, которые ее видели, не понимали всей ее важности. Эшевен и оба президента стали треугольником, так что каждый из них видел третью часть площади.
— Вот я, господа, — сказал Бриссак, — что вы хотите мне сказать?
— Надо спасти Париж, — начал Молэ. — Мы решились на это. Если бы нам пришлось сложить наши головы, мы умоляем вас, как доброго француза, помочь нам в нашем предприятии.
— Я выдаю вам себя, — прибавил президент Лемэтр.
— Я умоляю вас посадить меня в тюрьму, — сказал эшевен Ланглоа, — потому что я составлю заговор, для того чтобы впустить короля в город.
Бриссак пристально посмотрел на этих трех честных людей, которые таким образом поручали себя его чести.
— Какие же у вас средства? — спросил он.
— Мы хотим отворить королю ворота, и наша национальная милиция предупреждена насчет этого.
— Его величеству надо отворить Новые ворота, — сказал Бриссак.
— Зачем? — спросили три роялиста.
— Затем, что я назначил ему их вчера, он и направится к ним в нынешнюю ночь.
Трое судей чуть не вскрикнули от радости и подавили на чертах признательность, которая наполнила их сердце.
— Вот идут испанцы, — сказал Ланглоа.
— Им остается сделать еще двести шагов, — возразил Бриссак. — Сегодня вечером соберите ваших солдат, чтобы стеречь мои ворота и дать место в их рядах моим людям, которых я впускаю в Париж.
— Хорошо, — сказал Молэ.
— Храбрецов? — спросил Лемэтр. — Вы увидите их на деле.
— Молчите!
Бриссак вдруг обернулся. Дон Хозе Кастиль приближался с шестью валлонскими гвардейцами.
— Да, господа, — громко сказал граф судьям, — мне не нравятся эти массы земли, которые набросали перед парижскими воротами. Эти укрепления могут успокоить только детей.
— Какие массы и какие ворота? — спросил гидальго, бросившись в этот разговор, как хорек в нору кроликов.
— А! Здравствуйте любезный капитан! — вскричал Бриссак. — Я объясняю этим господам, которые люди не военные, что Париж не защищен этими земляными кучами, которых навалили перед воротами. Тридцать человек Беарнца с лопатками и заступами в два часа уничтожат ваши укрепления.