Прекрасная Габриэль
Шрифт:
— Эсперанс! — прошептала Габриэль, в голове которой, утомленной слезами, промелькнуло невинное и свежее воспоминание.
Крильон и Понти уже стояли лицом к лицу.
— Полковник, — сказал дофинец, красный, дрожащий и задыхающийся на каждом слове, — где Эсперанс?
— А я почем знаю?
— Как, вы не знаете? Но ведь вчера вечером к нему приходили полицейские.
— Полицейские? Это для чего?
— Полицейские? — повторила Габриэль, подходя.
—
— Ну? — спросил Крильон.
— Они увели Эсперанса.
— Куда? — закричал кавалер.
— Я спрашиваю об этом вас, полковник.
— Но ведь ты осведомлялся? — продолжал Крильон, тряся гвардейца.
— Еще бы!
— У людей, у соседей, у Замета?
— Он сосед Замета? — спросила Габриэль.
— Да, на улице Серизе.
«В улице Серизе!» — подумала молодая женщина, пораженная внезапной мыслью.
— Но к чему же приходили эти полицейские, чего они хотели, что он сделал? — продолжал Крильон.
— Ничего.
— Кого он видел и принимал?
— Никого… кроме человека, закутанного в плащ, которого он приводил третьего дня из сада на двор в половине десятого вечера.
Габриэль вздрогнула.
— В то время, когда я разъезжал в его карете, — продолжал Понти.
— Кто же этот человек?
— Кто его знает!
— А я думаю, что знаю, — перебила Габриэль с нервным трепетом. — Дом, в котором живет месье Эсперанс, красив?
— Да.
— Новый?
— Совершенно новый.
— Большой двор и сад, сообщающийся…
— С садом Замета…
— Там-то месье Эсперанс провожал вчера человека?
— Там.
— Этот человек был король!
— А! понимаю, — вскричал кавалер, — король вышел от Замета через пролом в стене.
— И король, — сказала Габриэль, — вообразил, что бедный месье Эсперанс предупредил меня, и отомстил ему.
— Я не понимаю.
— Вы поймете после.
Крильон хотел отвечать, когда в комнату вбежал лакей, подал Габриэль конверт странной формы и сказал ей на ухо:
— Поскорее рассмотрите; говорят, что от этого зависит жизнь короля.
Габриэль наскоро разорвала конверт, в котором лежала гипсовая фигурка, к которой была привязана записка. Габриэль прочла ее, бледнея.
— Ах, месье де Крильон, — сказала она, — скорее, скорее бегите в Лувр к королю!
— Что мне ему сказать?
— Я остаюсь в Париже и не оставлю его, что я сейчас буду у него… Ступайте, ступайте, я следую за вами!
— Король перестанет плакать и скажет мне в то же время, куда девался Эсперанс! — вскричал кавалер, спускаясь с лестницы с проворством
Глава 43
В ЛУВРЕ 27 ДЕКАБРЯ 1594 ГОДА
Зала короля в Лувре была полна людей, озабоченных, растревоженных, военных, статских, которые разговаривали, расхаживая в галерее, о печали короля после его разрыва с Габриэль.
Это событие приняло размеры катастрофы. Ходила тысяча слухов об отъезде маркизы и о скором утешении короля. Вдруг Росни прошел по этой зале в кабинет его величества. Его холодную и непроницаемую физиономию с любопытством разглядывали, но никто не мог прочесть на ней истину. Сюлли сам затруднился бы сказать, что он думал в эту минуту. Он не полагал, чтобы Крильону удалось удержать Габриэль, но ему не хотелось также сообщить Генриху окончательный отказ его любовницы. В таком недоумении он шел медленно, чтобы дать себе время найти двусмысленный ответ.
Но король не дал ему времени. Только что он приметил его из-под портьеры своего кабинета, как подбежал к нему, и голосом, глазами, душой стал его расспрашивать об успехах его посольства.
— Она вам отказала! — вскричал он, увидев угрюмое лицо министра.
— Должен признаться, государь, — отвечал тот.
Генрих с отчаянием опустил руки.
— Этот удар будет для меня смертелен, — прошептал он, — я нежно любил эту неблагодарную. Что я говорю! Это я был неблагодарен. Она мстит за мою измену. Она делает хорошо.
«Все это идет не слишком дурно и вспышка рассудительна, — подумал Сюлли. — Я сказал не слишком много, не слишком мало. Если маркиза непременно захочет ехать, это сообщено. Если она послушается Крильона, я не настолько подался вперед, чтобы постыдно отступить. Но, для того чтобы избегнуть первого потрясения, удалим короля».
— Государь, — сказал он, — имейте мужество. Вашему величеству не следует оставаться в таком унынии.
— Конечно, нет, — отвечал Генрих, — и мое намерение принято.
— В самом деле? — сказал Росни с некоторой радостью.
— Да, я сейчас пойду сказать маркизе все, что у меня на сердце.
— Но, государь, вы подвергаете королевское достоинство урону. Это не важно, что не удалось мне, что не удастся Крильону…
— О, мне удалось! — вскричал кавалер, устремляясь в кабинет за камер-лакеем, который докладывал о нем.
При виде Крильона, услышав эти приятные слова, король вскрикнул от радости и обнял счастливого посланника, между тем как Росни закусил себе губы.