Прекрасная Габриэль
Шрифт:
Ла Раме, неподвижный до сих пор, вздрогнул.
— Читайте теперь, — продолжала герцогиня, — читайте показания этого дворянина на его смертном одре и все доказательства, которые представляет он, и для подтверждения этих доказательств свидетельство священника, которому была вверена эта страшная тайна. Читайте и сличайте… Не бойтесь ничего… Проникнитесь священным убеждением!
— В самом деле, — прошептали голоса, которым другие вторили, — в самом деле эти доказательства неопровержимы.
— И убедившись в них, вы не колеблясь скажете вместе со мной: чудо!
— Чудо! —
— Итак, господа, вы чувствуете, почему король испанский, почему знаменитый лотарингский дом отказались от своих притязаний ввиду прав Валуа.
— Да здравствует Валуа! — закричало собрание.
— Теперь, — докончила герцогиня, лоб которой покрылся потом после этой страстной речи, — теперь вам остается узнать принца, чудесно спасенного, жертву Екатерины Медичи, сына Карла Девятого, вашего короля и моего, потому что он жив, господа, потому что он возле вас; он уже проливал свою драгоценную кровь для нашего дела и сам не знал, кто он. Господь позволил, что я извлекла его из неизвестности и надела на его чело корону его отцов! Вчера он был ничто, сегодня он французский король. Явитесь, мой король, вас звали вчера ла Раме.
— Это сон!.. — пролепетал молодой человек, упоенный, вне себя, видя, что перед ним становятся на колени герцогиня и весь двор.
Он чувствовал, как кровь приливала к его сердцу. Он побледнел и, в угрюмом величии ослепления и безумия, он явился живым изображением этого мрачного Карла Девятого, некоторые черты которого ему передала причудливая судьба и воспоминание о котором еще жило в мыслях большей части присутствующих.
— Король шатается! — вскричала герцогиня. — Пусть отведут его в его комнату и пусть его стерегут там хорошенько, — шепнула она своим испанцам. — Народ, — прибавила герцогиня, обращаясь к остальным заговорщикам, — не будет опровергать, увидев, что он сын своего отца. Теперь, господа, начиная с нынешнего дня, будьте готовы. Давно уже каждый из вас знает свой пост и выбрал себе роль. Что-то говорит мне, что событие близко. Вот вам глава. А за ним, надеюсь, ни один француз не откажется идти для торжества доброго дела. Я знаю вас настолько, чтобы не иметь надобности говорить вам, что нескромность есть сигнал нашей смерти. Прощайте, господа, и да здравствует настоящий король!
«Да здравствует настоящий король!» — говорили лигеры, проходя перед герцогиней.
Иезуит прошел последний и, пока он кланялся, герцогиня спросила его шепотом:
— А наш ученик готов?
— Завтра, — отвечал иезуит, затерявшийся в толпе заговорщиков.
Глава 42
ПОСОЛЬСТВО
На другой день, день назначенный Габриэль для своего отъезда, солнце едва показалось, как два человека, закутанные в плащи, прохаживались взад и вперед по цветнику перед домом маркизы.
Было холодно, земля побелела от мороза. Она звучала под шпорами этих двух человек, которые разговаривали тоном таким горячим, насколько их руки и лица были холодны. Тот или другой поднимал голову к комнатам маркизы, где ничто еще не шевелилось.
— Уверяю
— Дело идет также о голове короля, месье де Росни, — отвечал флорентиец Замет.
— Я пригласил вас поговорить об этом серьезно. Я знаю все ваше усердие к особе его величества и благодарю вас, что вы пришли так рано ко мне сюда, куда меня послал король. О! обстоятельства очень важны.
— Неужели очень?
— У короля сердце нежное, месье Замет, и с тех пор, как его любовница угрожает бросить его, он не выходит.
— Кстати, у вас превосходное зрение, не видите ли вы движения у маркизы?
— Еще ничего, месье де Росни.
— Мы успеем поговорить еще немножко, прежде чем она проснется.
— Но зачем оставляет она короля?
— О! вы знаете это лучше всех, потому что вы были невольной причиной этого разрыва.
— Совершенно невольно! — вскричал Замет, как будто опасался, чтобы не услыхали обвинения из верхнего этажа. — По совести, я не отвечаю за то, что делает король.
— Э! не защищайтесь таким образом, месье Замет. Небольшая беда, что король развлекается.
Росни, сказав эти слова, искоса посмотрел на Замета, чтобы оценить действие этих слов. Но Замет был итальянец, то есть хитрый. На его лице нельзя было прочесть с первого взгляда.
— Конечно, — продолжал Росни, — маркиза женщина очаровательная, добрейшая. Никогда король не найдет более благоразумную любовницу. Она не делает слишком больших издержек, она не имеет ни спеси, ни честолюбия…
— Как много прекрасных качеств!
— Я предпочел бы, чтоб их было меньше; я предпочел бы, чтоб король имел дело с какой-нибудь чертовкой, которая заставляла бы себя проклинать раза четыре в день. Король привязывается слишком легко; видите ли вы, ему нужны потрясения, бури в домашней жизни. Не знаете ли вы, месье Замет, какого-нибудь женского демона, довольно хорошенького, чтобы наш государь прельстился им, и довольно злого, для того чтобы он прогнал его потом; это оказало бы нам услугу.
— Но, месье де Росни, если король влюблен в маркизу де Монсо?
— Но ведь она его оставляет.
— Точно ли? — спросил Замет, пристально смотря на Росни. — Ваше присутствие здесь сегодня показывает желание примириться.
— Вы угадали справедливо. Король просил меня уговорить жестокую.
— И вы ее уговорите, вы так красноречивы.
— Вот именно о чем я спрашиваю себя, должен ли я быть красноречив, будет ли это услуга для короля.
— Сердцу короля — да.
— Но его интересам?
— Это другое дело. Впрочем, для человека влюбленного нет других интересов, кроме его любви.
— Я постараюсь, как могу, угодить королю. Но надо предвидеть случай, когда маркиза де Монсо останется неумолима. У нее есть характер.
Сюлли произнес эти слова тоном, обещавшим мало усердия к переговорам.
— В таком случае?..
— В таком случае надо развлечь короля поскорее.
— Это легче сказать, чем сделать.