Прекрасная Габриэль
Шрифт:
— Он меня не прельстит, — сказал Эсперанс.
— О! не говорите этого; он обольстителен, когда наточит свой язык. Я помню, что раз сто он заставлял нас, своих друзей, делать чудеса одним словом, произнесенным особенным образом. Если он предложит вам роту, вы завербованы.
— Пока еще нет, — сказал Эсперанс, улыбаясь, — притом его здесь нет, чтобы мне предложить.
— Его здесь нет, но вы скоро будете в Лувре, и как же вы отказываетесь? Да, вы будете в Лувре. Его величество приказал привезти вас в Лувр как можно скорее, и мы пойдем сегодня же.
— Я пойду, —
— Какое счастье, если бы Эсперансу предложили вступить в гвардию, — сказал Понти, — и если бы я служил под его начальством, как было бы славно служить, какие я получал бы отпуски!
— Экий ты лентяй! — сказал Крильон. — Не будем предвидеть так далеко. Если Эсперанс вступит в гвардию, он будет сначала под моим начальством, и я решительно запрещу ему баловать такого негодяя, как ты; ты уж и то порядочно избалован.
— А наш дворец придется разве бросить? А наши повара, наш погреб и все приятности жизни, черт побери! Эсперанс, не будь слаб, не принимай почестей вместо счастья. Если вы будете моим начальником, как я поеду в вашей карете? Как я буду говорить «ты» тому, кто может меня арестовать? Не будь слаб, Эсперанс.
— Не бойся ничего, — отвечал тот с улыбкой, — я буду остерегаться как огня этих искушений гордости. Почести! Это трын-трава для людей счастливых.
— Настоящая трын-трава! — повторил Понти.
— Какие смешные философы! — вскричал кавалер.
— Бескорыстные, монсеньор, как Аристид и Курий.
— Глупцы, когда вы не будете молоды, когда лишитесь ваших волос и зубов, когда не заставите потуплять глаза ни одну женщину, вы увидите, явится ли у вас честолюбие. Что делать в этой жизни без волос, без зубов, без любви, если не будешь иметь бубенчиков честолюбия? Притом я не знаю, почему этот Понти всегда говорит за двух? Ты беден, неимущ, твоей перспективой даровая постель на каком-нибудь поле битвы, такая постель, с которой не встают, если только ты не отправишься на солому в твой запыленный замок. Эсперанс, напротив, богат, блестящ, капиталист, у него есть все, что у тебя есть и чего у тебя нет. Говори за себя одного.
— Нет, — перебил Эсперанс, — Понти, напротив, имеет все, что имею я.
— Это правда, — сказал гвардеец.
— Полноте! Разве он будет иметь наследницу, которая рано или поздно будет очень рада выйти за Эсперанса.
— Поздно, — сказал Эсперанс, смеясь так весело, что Понти стал ему вторить, а кавалер, принужденный им подражать, закричал:
— Я не знаю, что нынче в глазах Эсперанса, но это точно яркое пламя!
— Это от удовольствия.
— Черт побери! От удовольствия побывать в тюрьме! Вы неразборчивы. Если тюрьма вам так нравится, почему не попросить вам короля, чтобы он время от времени отправлял вас туда, чтобы возвратить вам веселое расположение духа? Вот человек, который приехал ко мне из Италии, бледный, мрачный, вздыхал, говорил только о похоронных предметах, вдруг его бросают в тюрьму как цыгана; я воображаю себе, что он от этого умрет, зная его расположение к меланхолии… я не спал от этого два дня —
Эсперанс продолжал смеяться, а Понти помирал со смеху, сам не зная над чем.
— Какие глупые мальчики! — вскричал кавалер. — Хочешь их развеселить и не можешь, а когда вздумаешь хоть один раз нагнать на них тоску, они хохочут во все горло. Поедемте в Лувр смотреть на седые усы короля и на его разрубленную губу. Это заставит вас подумать, во-первых, о ла Раме, которого четвертуют когда-нибудь, если он не растерзает вас прежде, потом о змееныше Шателе, с которого потихоньку сдирают кожу, чтобы выпытать от него несколько добрых истин. Вы подумаете также о вашей приятельнице д’Антраг, которая так хорошо к вам расположена, о кинжалах матери Туше, все о предметах веселых, и мы увидим, расхохочетесь ли вы под нос королю; впрочем, Шатле недалеко со своим губернатором. Кстати, его зовут дю Жарден; он отец своего сына; вы знаете, что я хочу сказать, Эсперанс. Смейтесь над ним еще, если хотите!
Молодые люди перестали смеяться, чтобы сделать удовольствие Крильону, и отправились в Лувр, где Понти увидал, что равенство есть вымысел на земле, потому что он остался в галерее, между тем как оба его спутника вошли в кабинет короля.
Эсперанс должен был остаться доволен своим визитом. Генрих очень ласкал его, но не делал ему никакой публичной овации. Он отвел его в сторону и сказал ему со своей любезной улыбкой:
— Дело, происходившее между нами, должно между нами и остаться. Никто не знает, что вы были брошены в тюрьму Генрихом-тираном; не будем объявлять этого свету, не надо также говорить этому любопытному и болтливому свету, что король вел себя как школьник. Мое королевское достоинство не так прочно, чтобы выдерживать подобное потрясение. Останемся добрыми друзьями, молодой человек. Я имел надобность в вас, и вы оказали бы мне большую услугу, если бы не демон, покровительствующий женщинам и всегда изменяющий мужьям. Однако ваша добрая воля будет все-таки считаться. Просите у меня чего хотите, только бы я мог исполнить ваше желание. Ты доволен, Крильон?
— Доволен ли Эсперанс? — спросил кавалер.
— Как нельзя более, — отвечал молодой человек, преклоняя колено.
— Ну, спрашивайте же, мой прекрасный поверенный! — вскричал король. — Только не просите денег.
— Э! Государь, он даст вам взаймы, если хотите, — сказал Крильон.
— Черт побери! А я не откажусь, возразил король. — Ну, чего он хочет?
— Ничего, государь, кроме чести вашего расположения.
— Этого слишком мало, — сказал Генрих, немножко недовольный, что ему нечего предложить.
Эсперанс почувствовал этот оттенок со своею тонкой деликатностью.
— Государь, — сказал он, — я страстный охотник, а у меня еще нет земель.
— Вы хотели бы охотиться на моих землях? — спросил Генрих.
— Время от времени, государь, с позволения вашего величества.
— Согласен, — отвечал король, не видя, что за портьерой божественный профиль, видный только для одного Эсперанса, дал молодому человеку обещанную улыбку за недостатком слов.