Прекрасная Габриэль
Шрифт:
Улыбка была лукава, потому что Габриэль слышала позволение данное Эсперансу охотиться на землях короля [2] . Боясь засмеяться, чтобы ее не увидали, и покраснеть, если ее увидят, Габриэль предпочла уйти, видение исчезло от жадных глаз Эсперанса. Аудиенция кончилась. Крильон увел своего протеже.
— Теперь, — сказал он, — вы королевский гость. Право охоты в лесах его величества открывает вам королевские дома во всякое время.
— А! — сказал Эсперанс с притворной наивностью. — Во всякое
2
В этом выражении на французском языке есть двусмысленность: охотиться на землях кого-нибудь значит также захватывать чужое.
— Да, будет там король или нет. Это преимущество не имеют даже принцы крови. Вам захочется охотиться за оленем ночью при фонарях, король вам не помешает.
— Я буду пользоваться этим, — отвечал Эсперанс со вздохом, — и постараюсь никогда не употреблять этого во зло.
«Я буду видеть Габриэль, когда захочу, — подумал он, — даже так, что она не будет об этом знать… Вот истинное счастье!»
По выходе из королевского кабинета, Крильон и молодой человек расстались. Понти, увидев, что его товарищ такой же веселый, как и прежде, сказал ему:
— Если ты в таком хорошем расположении духа, будем забавляться.
— Хорошо; но каким образом?
— Мне пришла в голову одна мысль. Дай праздник на новоселье. Мы примем в твоем дворце всех добрых собеседников и всех любезных женщин в Париже; надо же составить себе круг, черт побери!
— О! о! Столько людей…
— Поверь мне, Эсперанс, надо распространить наше знакомство, я расскажу тебе почему.
— Расскажи.
— Я сегодня дежурный, и у меня нет времени, но вели завтра приготовить хороший завтрак, и я расскажу тебе много разных разностей.
— Хорошо.
Эсперанс воротился домой самой длинной дорогой, медленно. Он не был бы в состоянии выдержать своего упоения, если б не дышал воздухом в продолжение двух часов.
В передней он приметил привязанную к мраморному столу и обгладывавшую цветы в корзине очаровательную лань, на кожаном ошейнике которой была серебряная дощечка с вырезанной надписью: «Из королевских лесов».
Люди его с гордостью объявили ему, что этот подарок был прислан из Лувра.
— Опять Габриэль! Столько ума, столько души, — прошептал он, — с такой совершеннейшей красотой. О! Боже мой, не слишком ли я счастлив!
Глава 50
БАЛЬНЫЕ ИНТРИГИ И ДРУГИЕ
Может быть, читатель удивится, что мы еще не ввели его к соседу Эсперанса, богачу Замету, отель которого на улице Ледигьер пользовался в Париже большой известностью.
Замет, знакомства которого по милости его богатства искало все дворянство и все министры, занимавшие у него деньги, был один из тех людей, портрет которых истории не всегда удается очертить. То, что такой человек делает открыто, занимает мало места в летописях эпохи; но тот, кто найдет его следы на подземных ступенях, которые он сделал, чтобы дойти до своей таинственной
Замет, флорентиец, преданный Медичи и их агент во Франции, служил им с преданностью, которую он относил к признательности, но которую без клеветы можно приписать честолюбию самому необузданному и самому разумному. Он обязан был своим состоянием Екатерине Медичи и обещал себе, что другая Медичи удесятерит это состояние. Только, для того чтобы достигнуть подобного результата, недостаточно было сил одного человека. Во Франции уже не было Медичи. Екатерина умерла со всем своим потомством, о котором никто не сожалел, надо сказать, а французы, кажется, не были расположены отдаться опять под иго итальянцев.
Имя Медичи значило тогда религиозную войну, Варфоломеевская ночь, междоусобная война. Оно значило также: голод, развращение, серийные преступления. Тридцать лет убийств, грабежа делали кровавую и гнусную свиту этому имени. Но Замету было нужно сблизить, соединить золотые безоны с французскими лилиями. Он принял свои меры; история говорит нам, ошибся ли он.
Через некоторое время после сцен, описанных нами в последних главах, Замет прохаживался в один вечер в своем отеле на улице Ледигьер, в большой зале, смежной с его галереей. Он был озабочен и размышлял о письме, полученном им из Флоренции.
Сидя у стола, на который она опиралась обеими руками, синьора Элеонора также размышляла, и глаза ее, сверкавшие умом, напрасно призывали мятежный дух вдохновения.
В углу залы человек, более сонный, чем задумчивый, красивый лентяй, с наружностью дворянина и с робостью лакея, ждал одного слова от Замета или от Элеоноры, чтобы решиться привести в движение свое тело, приятно оцепеневшее от жара.
— Курьер ждет, — прошептал Замет по-итальянски, — и депешу надо отправить сегодня вечером. Что сказать? Есть у вас какая-нибудь идея, Элеонора?
— Была бы, если вы захотели лгать, — отвечала флорентийка. — Но к чему лгать? Там нужна правда.
— Правда то, что король не умер.
— Это можно написать и доставить удовольствие во Флоренции.
— Правда также, что король воротится больше прежнего к маркизе Монсо. Когда они готовы были поссориться! Когда я уже начал переговоры с Сюлли!
— Это приведет в отчаяние, — сказала Элеонора. — Однако надо сообщить это во Флоренцию.
— Увидят, что ничего нового не сделано. А пока время проходит.
Элеонора пожала плечами с видом, который говорит: что же я могу тут сделать?
— Когда так, письмо скоро будет написано, — сказал Замет.
— А особенно скоро прочтено. Пишите же, повторила Элеонора.
— Пишите сами, — проворчал Замет.
— Вы не сказали бы мне этого два раза, если б я умела писать. Берите перо.
— У меня подагра, — возразил Замет.
— Ваша подагра не смела бы показаться, если б вы могли сообщить приятные известия, — сказала Элеонора, улыбаясь. — Кончено, у тебя нет подагры, пиши!