Прекрасная Габриэль
Шрифт:
— Однако теперь на столе стоит много бутылок, — сказал Антраг, продолжая метафору и не примечая неприличия подобного разговора при молодой девушке.
— Нет. Королю слишком мало удалось у маркизы де Гершвиль, слишком удалось у мадам де Бовилье, и он уже занялся другой страстью, но мне сдается, что это кончится прежде, чем начнется.
— Кто же это? — спросила Мария Туше, взволнованная, как и ее муж.
Анриэтта с жадностью прислушивалась к каждому слову.
— Это одна девица из дома д’Эстре.
— И что же? — спросил Антраг.
— О! Тут множество самых сложных затруднений. Девушка, возмущающаяся против любви, свирепый отец, способный убить свою дочь, как какой-нибудь римский мясник… Королю это надоест, если уже не надоело. Он глубоко вздыхает, но недолго, минута удобная, чтобы сделаться…
— Чем же? — вскричало в один голос семейство Антраг: Мария Туше — с притворным достоинством, Антраг — с притворным удивлением, Анриэтта — с притворной стыдливостью.
— Конечно, королевой, — иронически отвечал юный циник, — как только наш король разведется с королевой Маргаритой. Это висит на одной ниточке.
— В то время король забудет свою прелестную незнакомку, — сказала Мария Туше.
— Если только он думал о ней когда-нибудь, — прибавила Анриэтта, покраснев и задумавшись.
Пробило восемь часов в Дейле. Вечерний ветер доносил каждый удар, как настоятельное уведомление, до слуха молодой девушки, не выводя ее из задумчивости. Только когда мать, переменяя разговор, вскричала: «Восемь часов!», тогда Анриэтта, опомнившись, вскочила со своего места. Отец и мать обменялись взглядом, который означал: «Отошлем этого ребенка, чтобы свободнее поговорить с графом Овернским».
Что-то похожее на треск ветвей в парке и ржание лошади у павильона нарушило всеобщую тишину, и Анриэтта встала, нахмурив брови.
Ночь начинала спускаться на высокие деревья. Сидевшие в роще уже с трудом могли видеть друг друга в полумгле. Испанец, который во время этой сцены постоянно отыскивал в словах таинственный смысл и старался прочесть в пошлых выражениях графа Овернского дипломатические цифры, утомился от тысячи соображений, сталкивавшихся в его голове, и объявил, что собирается ехать, так как парижские ворота запирались в девять часов. Но настоящая причина состояла в том, чтобы следовать за Бриссаком, быстрый отъезд которого начинал внушать ему подозрение.
«Я его догоню, — подумал испанец, — тут-то и есть заговор».
Он простился. Антраг проводил его вежливо, но не с тем вниманием, какое обыкновенно умел оказывать владелец замка своим собратьям по Лиге. Это охлаждение после таких ласк показалось неловким Марии Туше, которая не могла удержаться, чтобы не сказать об этом шепотом своему мужу.
— Было бы не гостеприимно, — сказал Антраг, — оказывать дружбу лигеру в присутствии роялиста. Капитан —
За этим д’Антраг поспешил оставить Кастиля, который был очень этому рад.
Анриэтта проскользнула в чащу и ушла, не простившись ни с кем, потому что хотела воротиться как можно скорее. Госпожа д’Антраг, оставшись одна с графом Овернским, приготовилась заставить его разговориться, когда прибежал паж, докладывая, что какой-то господин, приехавший из Медана, желает говорить с госпожой д’Антраг.
— Как его зовут? — спросила владетельница замка.
— Ла Раме.
— Пусть он подождет.
— Не стесняйтесь, — сказал граф Овернский, — примите его.
— Он говорит, что он привез важные известия, — прибавил паж.
— Очень важные, — сказал ла Раме, который следовал за пажом в нескольких шагах и с трудом сдерживал свое нетерпение.
— Пойдемте, де ла Раме, — сказала госпожа д’Антраг с беспокойством, — пойдемте, если позволяет граф Овернский…
Глава 10
ТРЕЩИНА В ЗАБОРЕ И НЕПЛОТНО ЗАПЕРТОЕ ОКНО
Сейчас ла Раме уже был не так уж хорош собой. Быстрое путешествие, последствия волнений этого дня, злые мысли — все это набросило неприятную тень на его лицо. Госпожа д’Антраг, горевшая нетерпением остаться с ним наедине, не смела, однако, тотчас отвести его в сторону. Ей помог в этом ум молодого человека или, лучше сказать, его злость. Зная, что он находится в присутствии графа Овернского, роялиста, ла Раме начал таким образом:
— Я привез вам неприятное известие о войне.
— Как — о войне? — сказал д’Антраг, который только что проводил испанца. — Разве у нас война, месье ла Раме?
Обернувшись к графу Овернскому, он объяснил ему, что ла Раме — сын соседа.
— У нас мир, но только на словах или на бумаге, — отвечал молодой человек. — А в сущности, у нас война, так как даже сегодня солдаты Беарнца…
— Короля? — перебил д’Антраг, растревожившись тем, что граф Овернский нахмурил брови.
— Солдаты, — продолжал ла Раме скороговоркой, что показывало его гнев, — ворвались к нам в дом, украли нашу провизию и, наконец, подожгли…
— Подожгли?! — вскричала госпожа д’Антраг.
— Вашу ригу, где была сложена вся жатва соломы нынешнего года.
Госпожа д’Антраг промолчала по знаку своего мужа, но это молчание было красноречиво, оно вызывало мнение графа Овернского. Он, не оставляя ни на минуту холодной саркастической улыбки, сказал:
— Какие солдаты это сделали?
— Их называют гвардейцами.
— А! Это гвардейцы. Но в условии о перемирии есть статья…
— В нашем краю, — отвечал ла Раме, — солдаты поджигают риги бумагой этого пункта в статье.