Прекрасная Габриэль
Шрифт:
При первом докладе его вестовых Бриссак приказал, чтобы приняли испанца. Мы знаем, что Бриссак возбудил недоверие, еще увеличившееся после его последнего приключения с Хозе Кастилем. Это утреннее посещение, цель которого он подозревал, нашло его, однако, вежливым и бесстрастным. Он весело встретил испанцев и ввел их в парадную залу, делая вид, будто не замечает смущения герцога Фериа и косых взглядов, которыми дон Хозе, оставшийся позади, разменивался с офицерами испанского штаба.
— Ну, что
— И деньги, — отвечал герцог, приближаясь к Бриссаку.
— Милости просим и то и другое.
Однако ваши ворота заперты, — сказал герцог Фериа.
— Их отворят, — весело сказал Бриссак. — Нам надо только бояться, чтоб денежная-то посылка не поубавилась чересчур, если придется кормить всех тех, кто голоден.
— Король Филипп намерен употребить испанские дублоны не на то, чтобы кормить парижан, — отвечал герцог Фериа почти сухим тоном.
Но Бриссак решил не обижаться.
— Тем хуже, — возразил он, — пустые желудки дерутся дурно, а вы знаете, что король Наваррский приближается и скоро будет осаждать Париж.
— Наших подкреплений будет достаточно, чтобы сдержать осаждающих, — перебил герцог, — и даже чтоб придать мужества осажденным.
— Вы меня радуете этими добрыми словами, — сказал губернатор, — но сделайте одолжение, сообщите же мне, на что назначаются деньги, которые к нам едут?
— На два предмета: на жалованье нашим солдатам и на то, чтобы уничтожить последнюю совестливость некоторых членов парламента.
Бриссак сделал движение удивления, которое заставило испанца сказать:
— Что вы чувствуете, милостивый государь?
— Я чувствую очень сильное удивление. Вы имеете намерение подкупить парламент и таким образом показываете всем эти деньги. Стало быть, вы хотите, чтобы ваша сделка не удалась?
— Зачем ей не удастся?
— Потому что человек, которого подкупают, не любит, чтобы о продаже его чести и совести объявлялось на улице.
— А я думал совсем другое.
— А что такое?
— Я думал, что эти деньги послужат к тому, чтоб возмутить чернь против парламента, который сопротивляется.
— Я не совсем понимаю, — сказал герцог, смутившись от искусного маневра Бриссака.
— Я объяснюсь яснее, — прибавил с улыбающимся видом губернатор, уверенный, что он отгадал. — Парламент парижский исполнен чести, благородства, патриотизма, по своему образу мысли, милостивый государь, по своему. Он уверяет, будто настоящим французским королем должен быть француз. Утопия, милостивый государь. Из этого следует, что до сих пор он мешкал со всеми этими переговорами с Испанией, старающейся дать корону инфанте. Вы, верно, это заметили?
— Что же вы из этого заключаете?
— Я заключаю, что время проходит,
— Как, что делать? — вскричал герцог Фериа, как барсук, шея которого попала в капкан.
— Извините, вы нехорошо поняли мою мысль. Выражение ускользнуло от вас. По-французски «что делать» значит: что будете делать вы?
— Это может говорить политик, роялист, а я, испанец, не могу этого говорить. Я знаю, что я сделаю.
Бриссак закусил губы и почесал себе нос; это была единственная уступка, сделанная его желанию выбросить этого фанфарона за окно.
— Если вы знаете, что сделаете, любезный герцог, — сказал он, — то я этого не знаю и думал, что вы сделали мне честь посетить меня, для того чтобы мне сказать.
— Я приехал вас спросить, зачем заперты парижские ворота.
— Ведь они заперты всегда, вы это знаете лучше всех, потому что поставили там испанцев.
— Ваши французы отказываются отворять их.
— Это непременный закон во время осады, это также должно быть вам известно. Если бы французский отряд явился сегодня утром, чтобы войти в эти ворота, ваши испанцы не впустили бы его, как мои французы не впустили испанцев.
— Я прошу вас впустить их.
— Вот ключи, герцог, и вы никогда не впустите сюда столько испанцев, сколько я желаю.
— Вот прекрасные слова, за которые я имею честь вас благодарить, — холодно сказал герцог.
Принесли ключи испанцу, это значило отпустить его, но он еще не все исполнил.
— Вы сейчас мне сказали, — сказал он тише и отводя Бриссака в сторону, — несколько слов, поразивших меня.
«Ба», — подумал Бриссак.
— Положение парламента меня беспокоит, а между тем воля повелителя должна быть исполнена.
Великое слово было сказано, и Бриссак почувствовал, что уже не время хитрить.
— Какая воля? — спросил он.
— Надо, — сказал испанец, устремив на лицо губернатора проницательный взгляд, — надо — слышите ли вы? — чтобы сегодня же парламент принял нашу инфанту.
— А если он не примет? — спокойно спросил Бриссак.
Ему дадут двенадцать часов на то, чтобы решиться.
— А после этих двенадцати часов?
— Он должен принять, — сказал герцог.
— А может быть, парламент обратится к парижскому гарнизону.