Прекрасный дом
Шрифт:
— Должно быть, очень спешил.
— Ты внесла пироги в счет миссис Гаспар?
— Да, мама.
Она не решилась повернуться, чтобы не выдать своих чувств.
Том приехал в Раштон Грейндж еще до захода солнца и застал своего слугу Мбазо за работой на клочке земли, примыкавшем к дверям его комнаты. Он послал за другой лошадью и приготовил себе седельный вьюк и узел с постельными принадлежностями. Двухэтажный каменный дом его отца, массивное здание с портиком, находился на расстоянии полумили от фермы среди густых насаждений сосны, кедра и камедного дерева. Из коттеджа, где жил Том, была видна только крыша большого дома, да и то с каждым годом она все больше и больше пряталась за верхушками деревьев и скоро, по-видимому, должна была вовсе скрыться за ними. Коттедж появился лет на пятьдесят раньше, чем большой дом. Много таких простых хижин было построено первыми голландскими поселенцами и брошено ими, когда
В кухне Том нашел свежий хлеб, который Мбазо испек утром, и холодную жареную курицу. Он почти кончил есть, когда Мбазо привел уже оседланную лошадь.
— Ты слышал, что Коко в тюрьме? — спросил Том.
— Слышал, инкосана.
— Ты знаешь почему?
— Не знаю.
— Я сейчас еду в Ренсбергс Дрифт, чтобы узнать. Скажи это в большом доме, если я им понадоблюсь.
— Они посылали за тобой, инкосана.
— Я зайду туда, когда вернусь, — сказал он, затягивая подпругу.
У коня, длинноногого черного жеребца, была неровная, но уверенная поступь, и он проходил милю за милей легким галопом. Том вспомнил свою поездку в Край Колючих Акаций ранней весной и попытался представить себе свои тогдашние чувства. Та поездка казалась теперь такой бесконечно далекой, как пятнышко света в конце длинного туннеля. Тогда он был полон надежд, деятелен и бодр. Тогда он еще размышлял о том, как остановить поток, но ему так ничего и не удалось сделать. Нельзя сказать, что он потерпел неудачу, нет, просто он утратил потребность действовать. Какая это сила — способность забывать! Все хотят все забыть и ни о чем не знать. И вот он снова скачет в темноту для того, чтобы постараться уладить хотя бы одно небольшое дело, но и это бесполезно. Он шевельнет лишь одну песчинку, в то время как надвигается буря, такая буря, которая переворошит целые пустыни. Он вспомнил слова, услышанные им еще в школе: «Иди, пока видишь свет, ибо идущий в темноте не знает, куда идет». Ночная поездка встревожила его, и мрачные силуэты холмов и притаившихся кустов вереницей бежали у него перед глазами. Он попытался ни о чем не думать и снова увидел перед собой Линду, бледную как смерть, распростертую без сознания на зеленой кушетке в доме губернатора. Это видение вновь потрясло его, и он почувствовал, что задыхается и коченеет.
В маленькой гостинице Ренсбергс Дрифта еще горел свет, и люди со стаканами в руках столпились у дверей бара, чтобы посмотреть, кто приехал. Это были полицейские. Они скинули свои куртки и остались в одних рубашках и галифе, заправленных в краги. Хозяин гостиницы, толстый, пучеглазый человек, тоже вышел на улицу. Его черные волосы были зачесаны на косой пробор, чтобы скрыть плешивую макушку, и смазаны каким-то жиром. Он с тревогой взглянул на Тома и пососал свой ус.
— Извините, мистер Эрскин, но все занято. Ни одного свободного местечка.
Том привязал лошадь к коновязи.
— Что вы так уставились на меня? Случилось тут что-нибудь? — спросил он.
— Вы плохо выглядите… Мне бы хотелось устроить вас, но…
— Вам так и придется сделать, мистер Джардайн.
Том протиснулся мимо него в бар, где было полно полицейских. На грязном полу валялись бумага, пепел, апельсинные корки, а в воздухе висели густые клубы дыма.
— Где мистер Хемп? — спросил он.
Полицейские засмеялись.
— Мы доставили его домой, — ответил один из них.
— Его здесь нет уже с полчаса, — уточнил хозяин гостиницы, стоя у дверей.
Все с любопытством уставились на Тома, и разговор смолк. Он чувствовал, что они говорили о нем. Быть может, Мэтью Хемп уже прослышал о подвиге своего сына и распустил об этом глупые сплетни. Том выпил в компании нескольких знакомых ему конистонских полицейских и отправился на поиски судьи.
Миссис Хемп когда-то была хозяйкой в Конистонской академии. С тех пор она постарела, а волосы и лицо ее приобрели пепельно-серый
Миссис Хемп отрицательно качнула головой, когда Том спросил, где судья. Но до его слуха донесся храп, и он попросил ее разбудить мужа.
— Нет, ему это не понравится.
— Я должен видеть его немедленно по очень важному делу.
— Неужели у вас нет уважения… — завизжала она. — Он никого не принимает в такой поздний час.
Том поставил ногу на порог и не двигался с места, поэтому она не могла затворить дверь. Внезапно, со вздохом, похожим на стон, она метнулась прочь, и он услышал, как хлопнула дверь в глубине дома. Он зажег спичку и вошел. На кровати в большой неубранной комнате спал Мэтью Хемп. Он был в одежде и грязных сапогах, а сверху укрыт пледом. Мерцала свеча в подсвечнике, и лицо спящего казалось восковым. Веки его были опущены, и незаметно было, что он слеп на один глаз; седая борода лежала на груди. Он дышал носом глубоко и ровно, и Тому странно было видеть этого пьяного старика красивым, безмятежным и даже величественным, как бюст Дарвина. Он сел и несколько минут смотрел на судью, думая о том, как хорошо было бы, если бы старик умер, и внезапно вспомнил, как он однажды, мучась угрызениями совести, просил у бога смерти директора школы.
— Какого черта вам нужно? — с трудом ворочая языком, спросил Хемп.
Теперь он сидел на кровати с мокрым полотенцем на голове, а Том старался влить ему в рот стакан воды.
— Тьфу! Что это за дрянь? — сплюнул он.
Его голова качалась до тех пор, пока он не обхватил ее обеими руками. Веки его дрогнули, и из слепого глаза в бороду тоненькой струйкой побежали слезы. Том медленно повторил полное имя Коко и спросил, где она.
— Какое это имеет значение? — пробормотал себе под нос судья. — О господи, как у меня болит голова! Не нужно было пить. — Затем он выпрямился и узнал Тома. — Эрскин? — фыркнул он. — Что вы здесь делаете, сэр? Вон отсюда!
— Хорошо, я уйду, но вы пойдете со мной. — Он поставил Мэтью Хемпа на ноги и вывел его на прохладный ночной воздух. — Имейте в виду, мистер Хемп, — продолжал он, — я обжалую это дело во всех судах, если нужно, дойду до Тайного совета. Если старуха умрет из-за вашего приговора, то день ее смерти будет черным днем для правосудия в этой стране.
— Ты угрожаешь мне?
— Я предупреждаю вас.
— Это пристало адвокату на заседании суда.
— Я экономлю время, — сказал Том.
Теперь судья протрезвел. Он встряхнулся, расправил плечи и более твердо зашагал к полицейскому участку, рядом с которым находилось приземистое каменное здание тюрьмы. Он был напуган. Какие-то фигуры смутно двигались во тьме, а он никак не мог понять, кто это. Бар был уже закрыт, и полицейские расходились по домам. Судья тревожно озирался и был почти рад, что рядом находится Эрскин. Он никогда в жизни не видел таких неистовых людей.
В полицейском участке Хемп подписал ордер на освобождение арестованной, которую до пересмотра дела берет на поруки Том. Он подписал бы все что угодно. Сержант, вызванный дежурным констеблем, взглянув на них, сразу почуял неладное. После того как мистер Хемп ушел, он сказал Тому:
— Возьмете ее утром.
— Нет, сейчас сержант.
— Сэр, я вам советую…
— Я увижу ее сейчас же.
Тюрьма представляла собой маленький, низкий барак. Стены были глухие, и наружу выходила только обитая железом дверь. Камеры сообщались с внутренним двором, в каждой имелась дверь и вентиляционная решетка. Белый сержант, тюремщик-зулус в холщовой одежде и Том стояли на узком дворе. В этих камерах никогда не содержались белые. Откуда-то доносился тихий, полный отчаяния плач. В другой камере заключенный быстро говорил о чем-то сам с собой, задыхаясь в конце каждой фразы. Спина его была иссечена плеткой-девятихвосткой. Сержант покачивал фонарем, и тени плясали на выбеленных известкой стенах и черных дверях.
— Чего вы ждете? — спросил Том.
Вонь от человеческих испражнений была невыносима, он почувствовал тошноту.
— Отопри номер шесть, — приказал сержант, и тюремщик начал возиться с ключами. Он был неграмотен, и ему пришлось отсчитать шестой ключ от деревяшки на кольце. Сержант поднял фонарь и осветил камеру. Они увидели бесформенные груды одеял и тряпья на темном, сыром цементном полу. Отвратительный запах испражнений, раздавленных насекомых и гнили заставил Тома отпрянуть и стиснуть зубы. Ни одной человеческой фигуры невозможно было разглядеть. Это была женская камера окружной тюрьмы, но в ней, казалось, находились только давно забытые груды падали. Потом он вдруг увидел ступню, ногу и на фоне стены черную руку, похожую на клешню, которая протянулась за чем-то, да так и застыла.