Прелести
Шрифт:
Ф. — наливает. — Теперь ты видишь, как мы писателей наших уважаем. Мы им везде памятников понаставим. В Москве, в России, по всей Европе, да и в Америке тоже, — выпивает. Всех заставим читать. Пусть только кто-нибудь не захочет. У нас силы хватит заставить. Чтобы, бля, помнили, — вновь бьёт кулаком по столу, опрокидывает на пол телефон. — Чтобы все на всю жизнь запомнили Фёдора Михайловича До… — откидывается на спинку кресла, — До… До… Досто… ДОСТО-Е-В-С-КОГО! — засыпает.
Некоторое
Я с интересом рассматриваю Федяева. Тот, скорее всего, видит во сне Раскольникова. Часы показывают 10–38. За полчаса надрался. Молодец… А на портрете, как огурчик. Верхом на лошади. Ни дать, ни взять «то ли Ахиллес, то ли Аполлон».
Спустя минуту, из соседнего помещения раздался какой-то шум, и в кабинет стремительно вошёл молодой мужчина. Я узнал его сразу, хотя на фотографии волосы были несколько длиннее.
Следом появилась секретарь — та самая «Людочка с чаем», но без чая.
При этом секретарь, едва заметив плачевное состояние своего непосредственного начальника, принялась внимательно изучать тяжёлую люстру на потолке.
— А что с ним? — всем корпусом развернулся к девушке Измайлов.
В ответ Людочка глубокомысленно перевела взгляд с потолка на мужчину и медленно, но красноречиво вернулась к осветительному прибору:
— Не знаю, я в приёмной находилась.
— А кто знает?
— Он очень устал, — я гладил края люстры со своей стороны, и совместными с секретарём усилиями мы отполировали её до неприличного блеска. При этом я выручил девушку.
— От чего устал? — Измайлов, наконец, обратил на меня внимание.
— От длительного общения с прессой.
— Какой прессой?
— Известно какой — российской.
— А Вы, собственно, кто?
Вот это, действительно, хороший вопрос. Актуальный вопрос.
— Ком-пань-он.
Именно так, по слогам.
Я стоял возле окна, и, следовательно, вошедший видел лишь мой силуэт. А какой спрос с силуэта?
— И давно он так спит? — Измайлов приблизился к «ценителю прозы 19 века» вплотную.
— Ну, минут, этак, пять, — наконец-то сказал правду, — или шесть.
— А вы что стоите? Ждёте, когда проснётся?
— Нет, тишиной наслаждаюсь. Как говорил один мой знакомый: «Тишина — то единственное положительное, что есть в этой замкнутой жизни. К тому же, задаром».
О-ля-ля… Он-то напротив света стоял. Вида не подал, но лицо…Если люди по природе своей делятся на тех, кто бледнеет и тех, кто краснеет, то Измайлов явно относился к первой группе.
— Задаром даже воздух
— Может быть, водой полить? Хотя… — и махнул рукой, — какой с него сейчас толк? Пусть проспится. А вы, Людмила, подготовьте, пожалуйста, вчерашние документы.
Секретарь скрылась за дверью. В помещении потемнело. Видимо, тучка неосторожно врезалась в потерявшее бдительность светило и пыталась теперь, включив заднюю скорость, оторваться от навязчивого южного ветра.
— Значит, говорите, есть смысл наслаждаться тишиной? — Измайлов по-прежнему стоял в середине квадрата.
— Не говорю. Всего лишь, повторяю, — я внезапно почувствовал, что если прямо сейчас не уйду, то некая гармония рухнет, точно хрупкий карточный туалет. — Пожалуй, Федяева лучше не будить. Переговорим в другой раз.
— Может быть, я чем-то смогу помочь?
— Только не сегодня.
— Федяев знает ваши координаты?
— Конечно, — обогнул Измайлова и направился к выходу.
— Возьмите визитку, — он впервые внимательно разглядел меня, стоящего на этот раз в противоположном углу. — Позвоните послезавтра, пожалуйста.
Глава 6
Вот такие пироги с котятами.
Их едят — они пищат.
Звонок трещал немилосердно. Я открыл дверь и имел честь увидеть и услышать Маргариту-Марго, отчаянно жестикулирующую и что-то выговаривающую Вадиму. Вадим, в свою очередь, как истинный хохол, отвечал с джентльменским изяществом — кратко и в меру вежливо:
— Закрой рот. Разговорилась, бля…
— Вы откуда, такие?
— Может быть, впустишь вначале?
— Заходите.
Они ввалили шумным табором, вдвоём создавая столько галдежа и гама, сколько настоящему табору удалось бы произвести только после нескольких дней изнурительных репетиций.
— Спишь, что ли? — мой товарищ прошёл в комнату и расстегнул плащ.
— Теперь уже нет. А ты чего такой взбалмошный? — я накинул покрывало на неприбранную постель. — Маргарита, проходи. Почему в коридоре стоишь, стесняешься, что ли?
— Ага, она застесняется, помечтай… Марго по Красной площади голой пройдёт и ещё присядет по нужде, а потом удивляться будет: «И чего это люди так на неё глазели?» Такой глупости, как этот, как его, стыд, Бог ей, к счастью, не дал. К счастью, а то мучилась бы девочка по ночам, спала бы плохо.