Прелюдия. Рассказы из жизни

Яценко Михаил

Старик хорошо знал официальную историю, и от этого ему было еще тяжелее. Да, ему вспоминался художественный фильм, посвященный этому трагическому и героическому периоду. О том, насколько жестоким выдался бой, свидетельствовала картинка с самолета: в этом районе не осталось ни одной хаты; воронка на воронке.

Вспомнились также свидетельства наших недругов. Согласно сообщению по радио английского радиокомментатора Вирта, это был такой бой, которого не знала еще история. Это был тяжелейший бой, даже по сравнению со сталинградскими боями. Немецкое радио сообщало, что за 10 июля было выпущено столько боеприпасов, сколько за всю польскую кампанию. А за 11 – столько, сколько было выпущено за всю французскую кампанию.

Приходилось сыну-старику работать с документами,

а также мемуарной литературой. Как бы перекликаясь с отцовским рассказом, проплыли перед глазами воспоминания еще одного очевидца: «Мы знали, что должны пойти танки. Так всегда и было. Сначала бомбит авиация, а потом идут танки. Слева от наших позиций была хорошая шоссейная дорога. Вот наблюдатель кричит: «Танки!» Я – к 3-му орудию. Танки были примерно от нас 1200 метрах. Но мы не растерялись. Командир батареи Ажиппо встал возле моего орудия и в ходе боя указывал, по какому танку бить. Когда они были от нас в километре восьмистах метрах, мы открыли огонь. Один танк загорелся, второй, третий. А в то время как мы стреляли, они пошли слева. За высоткой, за батареей как закричат: «Танки!» Командир батареи схватил одну станину в руки, наводчик Ходжаев – другую станину, вовремя повернули орудие и опять стали бить. Так командир батареи все время и корректировал мою стрельбу. Только потом я увидел, что кругом нашего орудия были сплошь воронки. Но тогда я ничего не замечал, не видел даже разрывов снарядов. Одного у нас ранило. В это время подошел танк на 150 метров. Только я оглянулся, хотел выстрелить – пламя, и я уже больше ничего не помню…»

Сидел седой сын на Прохоровском поле, возле гранитной плиты и разговаривал с отцом. До него доносился родной голос, который прежде был знаком только по письмам и рассказам матери…

2023 г.

Белая скамейка в Михайловском

Я посетил все три связанные с Пушкиным усадьбы – Михайловское, Тригорское и Петровское. В Михайловском поэт провел два года в ссылке, написав около 100 произведений, включая «Бориса Годунова» и несколько глав «Евгения Онегина». Его стихотворения этого периода, такие как «Деревня», «Пророк», «Я помню чудное мгновенье», вошли в золотой фонд русской поэзии.

В 1824–1826 гг. Пушкина в Михайловское сослали; формально – за его увлечение «атеистическими учениями», о чем власти узнали из его вскрытого письма. Но реальной причиной (по утверждению некоторых специалистов) стало желание графа Воронцова удалить от своей жены слишком далеко зашедшего поклонника.

Заключение в Михайловском не угнетало Пушкина: здесь он много читал, работал, и в результате эта ссылка стала одним из самых плодотворных периодов его творчества. Присутствие Пушкина здесь почти физически ощущается за каждым поворотом, и те или другие его волшебные строки всплывают в памяти. На помощь приходят размещенные тут и там небольшие «подсказки» с пушкинскими стихами, рожденными в этих местах. И эта перекличка между тем, что видишь, и волшебным русским языком может длиться и длиться…

Трудно очертить границы пушкинского влияния, потому что в этих местах все стремится приобщиться к памяти великого поэта, начиная с гостиницы под названием «Арина Р.» в деревне Бугрово, за которой мельничный пруд.

По чудной Еловой аллее медленно иду от Бугрова до Михайловского, и этот километр дороги пешком насыщен множеством звуков и запахов, которые еще долго можно разгадывать, используя пушкинские строки:

В разны годы под вашу сень, Михайловские рощи, являлся я…

В середине аллеи, на Поклонной горке, стоит деревянная часовня Михаила Архангела.

Все волновало нежный ум: Цветущий

луг, луны блистанье, В часовне ветхой бури шум, Старушки чудное преданье.

Вспоминается, сколько шедевров было создано здесь, поэтому старый господский дом в Михайловском волнует по-настоящему:

Вот опальный домик, Где жил я с бедной нянею моей.

Все в этом господском доме в Михайловском насыщено поэзией, даже заднее крыльцо:

Сначала все к нему езжали; Но так как с заднего крыльца Обыкновенно подавали Ему донского жеребца…

Столовая, в которой когда-то стоял бильярд, кажется, сохранила прикосновения лицейских друзей Пушкина, потому что Дельвиг, Пущин и Горчаков навещали поэта в Михайловском.

Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим и вечен —Неколебим, свободен и беспечен,Срастался он под сенью дружных муз.

А в этой комнате рождались бессмертные произведения, и она во многом напоминает деревенский кабинет Евгения Онегина в одноименном романе:

…И стол с померкшею лампадой, И груда книг, и под окном Кровать, покрытая ковром, И вид в окно сквозь сумрак лунный, И этот бледный полусвет, И лорда Байрона портрет…

Оригинальная железная трость А. С. Пушкина, казалось, еще не остыла от его прикосновений.

В приусадебном парке находится Горбатый мостик через «пруд под сенью ив густых». Именно здесь удается прочувствовать искренность следующих пушкинских строк:

Я был рожден для жизни мирной, Для деревенской тишины; В глуши звучнее голос лирный, Живее творческие сны…

Согласно воспоминаниям Анны Керн, которая приехала погостить в Тригорское, в имение своей тетушки, здесь, в Липовой аллее, она прогуливалась с Пушкиным в июне 1825 года. Результатом этой встречи стало стихотворение «Я помню чудное мгновенье…», которое и сегодня воспринимается как вершина пушкинской любовной лирики.

Этот пруд «с островом уединения» остался в истории, потому что, по словам самого Александра Сергеевича:

…Здесь меня таинственным щитом Святое Провиденье осенило, Поэзия как ангел утешитель Спасла меня, и я воскрес душой.