Преступление в Радужном заливе

Брабенец Иржи

Гольберг возбужденно зашагал по комнате.

– Неужели это все-таки обманутый возлюбленный?

УБИЙСТВО НА ПОЧВЕ РЕВНОСТИ?

Родин с беспокойством следил за Гольбергом, который раскачивался на стуле.

– Нужен лист бумаги, - доктор стал выворачивать карманы, - у нас накопилось довольно много материала, и чем дальше, тем больше данных. В этом обилии фактов от нашего внимания может ускользнуть какая-нибудь важная деталь, скрытая зависимость. Значит, все нужно записать. Так, запишем сначала имена восьми членов экипажа. Будем вычеркивать их по мере

установления алиби.

– Понятно.

– Начнем с радистки. "Дари Ирма", - записал он и перечеркнул это имя жирной волнистой линией.
– Остальных я запишу столбиком. Так, следующий, конечно, Борис Мельхиад, - вполголоса диктовал доктор, тщательно, почти каллиграфически выписывая буквы, - это ясно. Убийство на почве ревности.

– Допустим, вы правы. Убил Мельхиад. Но как?

– Как? Да, - Гольберг забарабанил записной книжкой по руке, - в этом вся трудность. Если позволите, я постараюсь исходить из тех фактов, которые нам уже известны.

– Не возражаю.

– Мы знаем, что Мельхиад в 10:50 находился в коридоре перед кабинетом Глаца. В момент объявления тревоги, то есть через девять минут, он снова оказался там. И оба раза без скафандра. Следовательно, у инженера стопроцентное алиби. Он не мог одновременно находиться здесь, в доме, и у радиотелескопа.
– Гольберг выжидающе посмотрел на следователя.

– Вы правы, физически - не мог. Но принимая во внимание еще один вариант...

У доктора от разочарования вытянулось лицо. Трудно даже себе представить, что бы это могло быть... И все же Родин попытался.

...Шмидт работает у подножия радиотелескопа. На бугристую почву падает тень гигантской конструкции. В пепельном свете - прямые и изогнутые линии проводов и контуры траверз. Внезапно по этой паутине начал красться отвратительный, гигантский паук, словно выползший из царства чудовищ. Шмидт увидел тень, но лишь слегка повернул голову, она не могла его испугать, он столько раз видел, как работают манипуляторы. Шагающие диоды, триоды, реле остановились за его спиной.

На этот раз механизм подчинялся убийце.

– Знаете, доктор, - сказал Родин, - я понимаю, что вас смущает. Я тоже склонен предполагать, что ответ должен быть менее сложным. Убийство при помощи манипуляторов - это слишком фантастично.

– Да, но вправе ли мы исключить эту версию?

– Ну, что ж, попытаемся воссоздать картину преступления. Манипуляторы приблизились к Шмидту и выжидали, пока он повернется к ним лицом, - пуля в спине исключала бы версию самоубийства. Когда радист повернулся, раздался выстрел, другой. Затем, подняв пистолет вверх, манипуляторы дали сигнал тревоги. Так вы себе это представляете, доктор?

– Именно так.

– Но в таком случае - к чему вообще эта тревога? Кому выгодно, чтобы ракета взлетела к небу? Ведь это только усложнило дело и запутало то, что без сигнала тревоги казалось совершенно ясным. Каждому, естественно, пришла в голову одна и та же мысль: почему Шмидт сначала позвал на помощь, а потом застрелился? Если убийца пошел на это, то какую цель он преследовал?

– Алиби.

–

Для этого не было необходимости объявлять тревогу. О гибели Шмидта так или иначе стало бы известно ровно через две минуты. Помните - Ирма говорила, что каждый член экипажа, находясь вне базы, должен сообщать о себе. Шмидт в одиннадцать не сообщил бы о себе, его стали бы искать...

– Верно, - доктор задумчиво забарабанил блокнотом по столу. Неожиданно он встрепенулся.
– И все-таки - алиби! Если бы о смерти Шмидта стало известно лишь после контрольного вызова в одиннадцать часов, убийце потребовалось бы алиби на все время между десятью и одиннадцатью.

– Да, в этом что-то есть, - помедлив, произнес Родин.

– В таком случае Мельхиада надо поставить на второе место в нашем списке подозрительных лиц.

– Будь по-вашему. Кто же тогда будет третьим?

– Разумеется, Ланге.
– И доктор написал: "Ланге Феликс".
– Вам интересно, почему именно Ланге?

– Не скрою, интересно.

– Мне кажется, это человек, который при определенных обстоятельствах вполне мог покончить жизнь самоубийством, а значит, и оказаться убийцей Шмидта. Но мотив преступления?..

– Что вас смущает?

– Не знаю, как обосновать - из-за чего он мог совершить преступление? Хотя... Помните, Глац утверждал, что, когда дело касается науки, Ланге противоречить опасно. Допустим, у него со Шмидтом вспыхнул научный спор. Предположим - я, правда, в этом не очень-то разбираюсь, - что речь шла о какой-нибудь сверхновой звезде, имеющей большое научное значение. Допустим, что, прежде чем астроном обнаружил ее с помощью телескопа, радист засек какие-то сигналы своим блюдечком.

– Допустим. Перейдем к следующим.

– Осталось еще пять человек. Двое из них - Юрамото и Нейман - могли пробежать от радиотелескопа до базы за три минуты. Мы не знаем, какие счеты у них могли быть с Шмидтом, но сейчас не это важно. Итак, начнем с Юрамото, - доктор тщательно вывел на листке имя селенолога.
– Это он посоветовал нам не тратить время на серпантинную дорогу. И я вас спрашиваю, с какой целью? Чего он хотел этим достигнуть? Избежать подозрения и указать на то, что рано или поздно нам все равно стало бы известно?

– Пока оставим его и займемся Нейманом.

– Да, - доктор записал: "Уго Нейман".
– Один из троих, кто прошел парашютную тренировку. А также один из троих, кто прибежал последним и мог успеть пробежать расстояние между радиотелескопом и входом в базу. Единственный, кто отвечает сразу двум этим условиям. Может, поменять их местами с Юрамото? Ну, ладно, пусть будет, как записано. Остаются трое. Пожалуй, я бы отдал предпочтение Рее Сантос. Ее можно подозревать по тем же причинам, что и Ирму Дари, но как бы отраженным в зеркале. Ревность, оскорбленное чувство, озлобление. Отвергнутые женщины могут быть жестокими... Теперь биолог, - Гольберг неразборчиво написал: "Маккент Кр.".
– И, наконец, - он нацарапал какую-то закорючку, - командир экипажа Глац. Вот мы всех и собрали...