Превратности любви
Шрифт:
Ник приехал домой, точно зная, что должен делать, но абсолютно не представляя, как.
У Анны, на его счастье, был вечерний спектакль, так что возвращение «блудного папы» получилось на редкость радостным. Дженнифер, когда он подхватил ее на руки, чуть не задушила его в своих объятиях и прямо с порога начала взахлеб рассказывать, как их кот Счастливчик украл у няни Наташи кусок мяса, который и так предназначался ему. Няня Наташа, тоже вышедшая поприветствовать его, наблюдала за своей подопечной с улыбкой.
На русской няне настояла Анна, которая хотела, чтобы ее дочь помнила о своих корнях и обязательно научилась говорить по-русски.
Только Счастливчик проигнорировал возвращение хозяина, видимо, где-то прятался. Впрочем, хозяйкой он считал Анну, а к Нику относился довольно индифферентно. Хотя в данном случае, возможно, просто боялся, что его накажут за воровство.
Мысли о Счастливчике напомнили Нику, как, глядя на совершенной формы руки Элизабет, он не раз представлял себя свернувшимся у нее на коленях котенком, которого ласкают эти руки, перебирая длинными пальцами его шерстку. И, стоило ему подумать о Лизе, как он сразу ощутил легкое головокружение, даже возбуждение, слишком эротическое, при условии, что он держал в объятиях свою дочь.
Ник аккуратно опустил Дженнифер на пол, а она схватила его за руку и потянула куда-то за собой. Он улыбнулся няне Наташе, пожал плечами, – мол, вынужден подчиниться, – и последовал за дочкой в гостиную.
Там она «завалила» его на диван и, стоя рядом, принялась отрабатывать на нем боксерские приемы –
– Дженни, ты бы полегче, – засмеялся он.
– Не хочу полегче, хочу, наоборот, посильнее.
– Чтобы я стонал? – Да, обязательно!
Ник поцеловал ее в шею, Дженнифер не отстранилась, чего вполне можно было ожидать, поскольку, как она говорила: «Не люблю я все эти ваши взрослые нежности», – но и никак не отреагировала на прикосновение его губ. Он снова поцеловал ее – и опять никакого внимания; насупившись, что-то обдумывает, прислушивается к себе.
– Пап, мне уже шесть лет, – наконец сказала она. – Я уже большая и хочу знать, в чем смысл жизни. Я слышала, как мама говорила по телефону, что не видит смысла в своей жизни. Так в чем он, этот смысл? – В чем смысл жизни? Ммм. Сложный вопрос…
– Ты считаешь, что спрашивать об этом – неприлично?
– Ну, почему же неприлично, очень даже прилично, но я как-то… Дай мне минутку сообразить.
– Но только минутку, а то я еще хотела показать тебе свои последние рисунки.
Надо будет объяснить Анне, что вести такие телефонные разговоры при ребенке не следует, подумал Ник.
– Видишь ли, – подбирая слова, вновь заговорил он, – смысл в том, что не нужно искать никакого смысла, нужно просто жить, жить, как живется, пойми это, и все сразу станет ясно. Наверное, есть какие-нибудь философы и специалисты, которые во всем этом разобрались, но нам-то с тобой зачем ломать голову? Надо просто жить и радоваться жизни… понимаешь?
– Понимаю, – очень серьезно ответила Дженнифер.
– Улыбнись, Дженни. Улыбнись! – Она тут же откликнулась на его призыв и лучезарно улыбнулась. – Я полагаю, так улыбаться тебя научили феи, – сказал Ник. – Храни для меня эту улыбку, хорошо, но дари ее мне почаще.
Дженнифер радостно засмеялась.Когда пришла с работы Анна, Дженни уже сладко спала. На тумбочке рядом с ее кроватью лежала огромная ракушка, которую «папуля» привез ей из Венеции. А Ник, рассказав дочке на ночь сказку о спящей красавице и пообещав, что как самый настоящий принц разбудит ее утром поцелуем, успел до возвращения жены ответить на письмо Элизабет – короткое, но страстное. Оно всколыхнуло все его чувства, вознося к небесам. И, будучи во власти этих чувств, он написал ей:
«Любовь моя!
Единственное подлинное счастье на этой земле – видеть тебя, осязать тебя, носить тебя на руках, ощущать жар внутреннего вулкана в твоем теле, мерцающем в полумраке…
А когда тебя нет рядом – думать о тебе, вспоминать твою улыбку, твои потрясающие серебристые глаза, твои жесты, извивы, твои аппетитные округлости, созданные мне на съедение.
Я никогда не допущу, чтобы пламя, в котором мы слились как «две горящих свечи», «склонившись друг к другу», погасло.
Скоро мы будем вместе. Я это знаю, я к этому стремлюсь и сделаю для этого все возможное и даже невозможное.
Верю, что и ты стремишься к тому же. А значит, никакие преграды нас не остановят.
Твой навсегда,
Ник».
Он не представлял, как вести себя при встрече с Анной. Ему и раньше было непросто сохранять видимость отношений, но теперь это казалось просто невыносимым.
Он бродил по безмолвным, пропитанным ароматами комнатам, порою садился в какое-нибудь кресло, глядя вдаль и пытаясь осознать происходящее.
Что может быть больнее, чем распадающийся брак при наличии ребенка? – думал Ник. Раскаяние, чувство вины, гнев, взаимные обвинения…
Это тупиковая ситуация – механические действия, ряд хорошо отрепетированных движений, и в постели, и вне ее, набор заданных, однообразных моделей. И невозможно сдвинуть что-то с мертвой точки. Слишком много разочарований позади, чтобы поверить в успешность подобных усилий.
Но ведь Дженнифер ни в чем не виновата. Как уберечь ее от этой боли? Как оградить от той гнили, что всегда сопутствует разводу?
Зачастую люди хранят обиды годами, ибо считают, что должны отомстить. Страдают от этого только они сами – и дети. Кто-то сказал: «Ненависть – это костер, опаляющий землю, на которой он разожжен».
Так как убедить Анну не разжигать костер войны? Как остаться людьми, уважающими свободу друг друга и готовыми ради любви к ребенку жертвовать своими амбициями?
У него не было ответов на эти вопросы.
Анна не спешила домой после того, как освободилась в театре. Предстоящая встреча с мужем немного напрягала ее. Она посидела с подругой в баре, спиртного не пила, ни в коем случае, а то он заметит, потом они вместе пошли ужинать, болтая, по обыкновению, о своих мужьях. Каждая изливала обиды, ожидая от другой того же, чтобы на словах ощутить единение – да, любовь нелегкая штука! – и тем самым утешиться. А под конец, уже при расставании, обе признали, что есть у их супругов и хорошие стороны. Анна начала перечислять достоинства Ника, отчасти чтобы подруга чуточку позавидовала, отчасти убеждая саму себя, перед тем как оказаться дома лицом к лицу с ним.
Выражать бурную радость или «ахать» и «охать», когда муж начнет делиться впечатлениями о своей поездке в Италию, ей не хотелось, поэтому Анна, не успев переодеться, сразу занялась приготовлением ужина – так не придется смотреть ему в глаза.
Ник упрекнул ее, что, разговаривая по телефону, не стоит в присутствии дочери жаловаться подруге на жизнь.
Он вернулся из Италии загоревший, отдохнувший, обворожительный. У него хватило времени облачиться в тогу человека, сознающего свои законные права и наперед разыгрывающего роль мужа, главы семьи.
Он не ругался, не злился, просто довел до ее сведения то, что считал нужным. Она не ответила, лишь молча кивнула, продолжая суетиться на кухне.
И – странная штука! – то ли из-за усталости, то ли еще по какой-то причине, ее суетливая индифферентность подействовала на Ника расслабляюще. Будто он угодил в плотную вязкую пелену облаков. Зачем напрягаться, что-то доказывать, раз тебя все равно не слушают? Он поймал себя на мысли, что это абсурдное мельтешение ему даже нравится. Примерно то же самое испытываешь, качаясь на волнах, когда непонятно, где низ, где верх, просто отдаешься им, ни о чем не думая. Но стоит выйти из воды, все сразу становится на свои места – и небо, и берег.
Пытаясь привлечь внимание жены, Ник рассказал ей о письме, которое нашел в доме отца.
– Забудь все, что я говорил тебе о своей матери, о ее неслыханной любви к отцу и об их идеальном браке. Все браки одинаковы, – заявил он.
Анна поняла, каким это было для него потрясением.
– Я вижу, что тебе больно, – заметила она, вынимая из морозилки мясо. – Но жизнь вообще полна сюрпризов.
Как только она отошла к мойке, чтобы наполнить водой чайник, неизвестно откуда материализовавшийся Счастливчик, радостно мурлыча, принялся сдирать полиэтиленовую пленку с замерзшей в камень грудинки. Анна выхватила у него мясо и положила в духовку, включив электроплиту на триста градусов.
– Да мне в высшей степени наплевать на то, что я сын какого-то типа, о котором до сих пор и понятия-то не имел, – между тем хорохорился Ник.
– Ты в этом уверен? – спросила Анна
– Да, – твердо ответил он.
– И ты не знаешь, кто этот человек? – поинтересовалась она.
– Нет, и никогда не узнаю.
– Ты расспросил свою сестру? – продолжала допытываться Анна.
– Я поговорил с отцом, – со вздохом сказал Ник.
– И что? Он ничего не подозревал?
– Вот именно, ничего. Ничего! Разве это не ужас?
– И ужас, и счастье, – философски заметила Анна.
– Да чего стоит счастье, купленное такой ценой? – возразил Ник.
– Но разве твой отец не был счастлив? Платить за все пришлось не ему, а твоей матери – и платить дорого, очень дорого.
– Ты права, – на этот раз согласился с ней Ник. – Как бы то ни было, я люблю своего отца, и он был, есть и всегда будет моим отцом. Вот и все, и давай сменим тему.
– Когда Анна нарезала мясо ломтиками, приправила пряностями и положила на решетку электрогриля, подаренного ей мужем в прошлом году на день рождения, Счастливчик уже потерял веру в то, что ему что-то перепадет, и, свернувшись клубочком, спал в корзине для мусора под письменным столом Ника.Я поела на работе, – сказала Анна, закончив возиться с ужином. – Ты ешь, а я пойду спать, очень устала сегодня.
– Конечно, – ответил Ник. – Спасибо за ужин и… спокойной ночи.
Еще когда Анна только пришла, он сразу понял по ее настроению, что поговорить не удастся, да и не готов был пока к серьезному разговору, поэтому желание Анны лечь спать его только обрадовало. Они уже давно спали в разных комнатах, а значит, до завтра будет время все хорошенько обдумать.
Он немного поел, принял душ и, надев наушники, прилег на кровать в своей комнате. Глоток красного вина перед сном да немножко музыки, напоминающей о Венеции, диск уже крутится, и нарастает парящая мелодия солирующей скрипки, сочиненная Вивальди в другую ночь, несколько веков назад. Все это наркотики, которые готовят его ко сну, и тишина в доме – тоже, можно ненадолго забыть о треволнениях и полностью отключиться от семейных проблем.Анна слышала, как он пошел к себе. В другое время она бы задышала ровнее, успокоилась и постаралась уснуть. Но сегодня лампа у ее изголовья горела, и, закрывая дверь, она убедилась, что свет просачивается в щелки. Чтобы муж заглянул к ней. Ну и ничего подобного. Он увидел, что в гостиной темно, и даже не подумал посмотреть, нет ли света под дверью ее комнаты. Тогда Анна вышла в туалет, нарочно спустила воду, чтобы зашумело, но и это не возымело действия.
Ну и ладно, подумала она. С желанием все равно дело плохо, совсем не хочется заниматься любовью, быть в объятиях человека, которому ты, по большому счету, совсем не нужна. Это выматывает, никаких сил не остается, это убивает желание, разъедает все как ржавчина. Иногда она срывается на него. В выплесках ярости утихает боль, но и желание тоже. А он редко выходит из себя, только всегда мрачный и тоже недоволен жизнью. Он никогда не бывает счастлив, и поди пойми, что его не устраивает. Она слишком устала от всего этого и не желала больше предпринимать серьезных усилий ради любви, они ее убивали.
Она встала, теперь уже стараясь не шуметь, вынула из тумбочки плейер, надела наушники и включила свою любимую песню, после чего снова легла и погасила свет. Песня была о нежности, о доверии друг к другу, о том, как важно иметь рядом человека, которому ты небезразлична.
Анна слушала эту песню только в отсутствие мужа: не то чтобы она боялась открытого неодобрения, просто ей была неприятна его неизменная усмешка – полная менторского превосходства и безграничного снисхождения к ее слабостям. А слова песни предназначались лишь ей одной, и никому больше.
Когда у Ника появился кто-то на стороне, она стала замечать за ужином, как блуждают его глаза, слышала, как он поет наедине с собой, видела, как он улыбается своим мыслям, думая не о ней.
Он по-прежнему был предупредительным, однако начал реже бывать дома, поскольку в его воображаемом доме не она сидела напротив него, не она смеялась его шуткам. Лучше бы он ненавидел ее или оскорблял. Но его, похоже, все устраивало, он продолжал обнимать ее и делился планами на будущее. Единственным, полагала Анна, что он хотел бы поменять, была она.
С тех пор ее жизнь протекала на грани помешательства: одиночество, изнурительная работа, обида обманутой женщины с примесью тревоги перед возможным уходом мужа, бессонные ночи у кроватки простуженного ребенка, срочные вызовы «скорой помощи» в четыре утра, когда ей казалось, что у дочки жар и она задыхается, минуты напряженного ожидания няни перед уходом на работу…
День за днем она чувствовала, что исчезает. Для мужа она уже была не реальностью, а так, чем-то вроде привычной вещи. Анна смотрела на себя в зеркало и видела, что нет в ней больше ничего живого и возбуждающего. Она стала изношенной и серой, словно старый свитер, который и выбросить жалко, и надеть – не наденешь.
Но Анна действительно устала и накануне мало спала, поэтому она вскоре заснула под звуки своей любимой песни, которую даже не дослушала до конца.Ник встал рано и, по обыкновению, отправился на пробежку.
Его квартира располагалась в современном доме на Абботсбери-роуд неподалеку от Холланд-парка – одного из красивейших и самых романтичных парков в Лондоне. Ему нравилось по утрам бегать по тенистым аллеям, окруженным самым настоящим лесом, где терялось ощущение того, что ты находишься в центре огромного мегаполиса. Это стало для него своего рода ритуалом и позволяло настроиться на предстоящий день.
Довольно быстро он заметил, что его ежедневный ритуал совпадает по времени с ежедневными ритуалами других людей. Дела разводили их по разным местам в течение дня, но они регулярно пересекались в одно и то же время суток, занимаясь одним и тем же делом.
Солнце только взошло, украшенные лепниной фасады величественных домов Кенсингтона, соседствующих с особняками из традиционного красного кирпича, были подернуты зыбким туманом, а лес Холланд-парка представлял собой слегка затемненную сцену, декорацией для которой служили вековые дубы, оттенявшие густую, почти черную в этот час зелень мха.
Ник не сомневался, что мужчина и женщина, которые обычно одновременно с ним бегали по Холланд-парку, составят ему компанию и сегодня.
Высокого, чуть больше шести футов, худощавого мужчину лет сорока, бежавшего впереди, он заметил почти сразу. Делая вслед за ним поворот, Ник оглянулся через плечо и ярдах в тридцати позади себя увидел светловолосую женщину с неизменным терьером. Эти двое, бегая порознь, всегда посматривали друг на друга. Иногда впереди бежал он, иногда – она, и их, как правило, разделяло не меньше пятидесяти ярдов. Они явно были неравнодушны друг к другу, но никто из них не предпринимал шагов к какому-то сближению – только обмен взглядами на расстоянии.
Пока Ник размышлял об их отношениях, женщина уже обогнала его и бежала впереди, едва поспевая за своей собакой. Пес свернул в лес, потом выскочил оттуда и вернулся к хозяйке. Ник сократил расстояние, отделявшее его от женщины, и в этот момент она обернулась. Он проследил за ее взглядом, она смотрела в направлении леса, где, привалившись к дереву, стоял отставший от них худощавый мужчина, который не столько отдыхал, сколько пожирал глазами светловолосую хозяйку терьера. Поняв, что его маневр раскрыли, он вновь затрусил по аллее, делая вид, будто женщина его совсем не интересует.
Нику наскучили их игры, и он, резко ускорившись, оставил робкую парочку позади.Вернувшись домой, Ник принял душ, а потом, как и обещал, разбудил Дженнифер поцелуем.
– Просыпайся, моя Спящая красавица, – сказал он. – Принц уже ждет тебя, чтобы отвезти в королевской карете на бал.
– Если королевская карета – это твоя машина, тогда я лучше еще посплю, – немного ворчливо спросонья ответила Дженни.
Но когда он начал щекотать ее, она залилась радостным смехом, обхватила его руками и весело скомандовала:
– Неси меня в ванную, не хочу пропустить бал.
Сегодня его сестра устраивала детский праздник по случаю дня рождения ее младшего сына, и Дженни, конечно, была в числе приглашенных. Она пробудет там до самого вечера, что даст ему возможность поговорить с Анной наедине, не в присутствии дочери – дабы оградить ее хотя бы от этого.