При попытке выйти замуж
Шрифт:
— А на что он живет? Благотворительность ведь денег не приносит, насколько я знаю.
Огурцов побледнел.
— Там, насколько я понимаю, есть платные услуги, есть бесплатные. Так и живет.
— А платные какие? — Василий тянул из коллеги информацию, наматывал ее на кулак, и Огурцову казалось, что каждый новый вопрос затягивает на его шее удавку.
— Вась, да не вникал я! Зачем? Мне-то что за дело?
— Ну, интересно же. Твой же приятель.
— Не приятель он мне, так, сослуживец.
— И все-таки?
Огурцов понял, что Василий не отстанет:
— Собачья гостиница вроде, если я ничего не путаю. Уезжаешь в отпуск, а собаку оставляешь.
Василий посмотрел на Огурцова ласково-ласково и именно с этим выражением лица нанес последний сокрушительный удар. Капкан захлопнулся, и деться капитану Петру Огурцову было больше некуда:
— Познакомь меня с ним, Петюня, будь другом.
Огурцов еще не понял, что попался окончательно, он еще пытался барахтаться, надеялся выплыть. Зря! Старший оперуполномоченный Коновалов расставил силки мастерски, и единственное, что оставалось в такой ситуации — покориться судьбе. Когда дар речи вернулся к Огурцову, он с потрясающе фальшивой легкостью, которая внешне выглядела как натуга, поинтересовался:
— Зачем?
— Мне интересно, как это делается. Я имею в виду, как регистрируются такие конторы? Честно говоря, я подумывал, не открыть ли частное сыскное агентство. Собачий бизнес, человеческий, куриный — какая разница, главное схему правильно придумать. Для меня твой сослуживец просто новогодний подарок. Мент мента всегда поймет и, я надеюсь, поделится частью секретов. Тем более ты говоришь, что он хороший парень. Не могу я больше, Петя, устал. Не уйду сейчас — через год меня этот МУР доконает. Я позвоню тебе второго января, и ты меня на него… как его фамилия?..
— Морозов, — просипел Огурцов почти беззвучно.
— …вот, ты меня на этого Морозова выведешь. Идет?
Огурцов попытался кивнуть, но шея не слушалась. Даже радикулит не смог бы придать ей такой стойкой неподвижности. Впрочем, Василия не очень волновало окостенение Огурцова, он трактовал происходящее однозначно в свою пользу.
— Вот и славно, трам-пам-пам. Я позвоню.
Из парилки доносилось равномерное шмяканье веников; из бассейна — плеск и сладостные стоны; из «комнаты отдыха» — чавканье и чоканье. Огурцов ничего этого не слышал. Он сидел бледный и жалкий; он проклинал судьбу и мучительно пытался понять, что бы все это значило и каковы истинные намерения Коновалова. Но не понимал, а потому еще сильнее боялся.
Глава 19
АЛЕКСАНДРА
Юрий Сергеевич — лучший главный редактор на свете, нас пожалел, за что ему, ненаглядному, спасибо. Он сам принес официальные извинения премьеру и не стал подвергать опасности сотрудников «Курьера». Проверки на вшивость не получилось, и все те, кто боялся подписывать покаянное письмо, вздохнули с облегчением. От всего этого делалось еще противнее, и смотреть на их мерзкие рожи было невыносимо. Поэтому, быстренько собрав манатки, я с отвращением покинула родную редакцию в четыре часа дня, хотя днем это темное время суток можно было назвать лишь условно.
Больше всего я обижалась на редакционных лицемеров за то, что они испортили мне Новый год. Мне казалось, что праздничного настроения мне теперь не видать, как своих ушей (дурацкое сравнение, потому что повидать свои уши я могу в любой момент, стоит только захотеть — они прекрасно отражаются в зеркале вместе со всей головой).
Как было хорошо раньше, лет двадцать назад, в пору
Потом наступал новогодний вечер, мы наряжали елку, помогали маме готовить салатики, а часов в десять приходил Игорь, Дашкин папа. Сначала в костюме Деда Мороза, а потом — в своем настоящем обличье. Мы с Дашкой прекрасно знали, что Дед Мороз — это переодетый Игорь, но виду не показывали. Потом приходили гости, и нам разрешали сидеть вместе с взрослыми столько, сколько захотим.
…Я брела по улице, с упорством истинного мазохиста подогревая свое плохое настроение, и, для того чтобы, не дай бог, не отвлечься от мрачных мыслей, старалась нарываться на мелкие встречные неприятности: наступала в лужи, подходила поближе к краю тротуара, рискуя (подставляясь) быть обрызганной грязью, летящей из-под колес проезжающего транспорта, шла при этом по левой стороне дороги, чтобы меня пихали прохожие. И грязь летела, прохожие пихали, а ноги промокли и мерзли. И вдруг… Рядом затормозила упоительной красоты и чистоты машина, переднее стекло бесшумно сползло вниз, и я увидела Вениамина Гавриловича Ильина. Он был в льгжной шапочке, толстом белом свитере ручной вязки и выглядел очень уютно. К тому же он улыбался, как бы это сказать? — заразительно.
Конечно, найдутся люди, которые на полном серьезе начнут говорить, что заразительно можно только смеяться. Неправда. Практически все, что делается хорошо, выглядит заразительно. Кто-то заразительно ест, кто-то — спит, кто-то — работает, и все, абсолютно все умеют заразительно зевать. А Ильин заразительно улыбался, и я тоже не смогла удержаться. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, а потом он протянул руку, взял с соседнего сиденья букет роз — так, на глазок, килограмма в три весом и протянул его мне.
— Кому-то этот букет не достанется, — сказала я, вроде бы жалея этого «кого-то».
— «Кому-то» — точно не достанется, — заверил меня Ильин.
— Нехорошо, — сказала я. — И вы нехорошо поступаете, и я, беря букет, который предназначался не мне.
— Хорошо, — возразил Вениамин Гаврилович. — Отлично!
— Что-то вы себе противоречите: то «хорошо», то «отлично». Выберите одно из двух.
Он расхохотался:
— Букет предназначался вам, Саша, и я исколесил полгорода, пока вас нашел.
Было совершенно ясно, что он врет и что встретились мы случайно, но такое вранье было приятно слушать.
— Вы думаете, Вениамин Гаврилович, что я живу на улице и что, прочесывая город, не наткнуться на меня невозможно. Что-то вроде бездомной собаки…
— Я, Саша, фаталист и твердо знаю, что если чего сильно-сильно захотеть, то оно обязательно случится. Можете не верить, но я захотел вас увидеть, купил цветы и поехал куда глаза глядят. Как видите — получилось.
— Спасибо. Розы классные. Мне таких никто никогда не дарил.