При попытке выйти замуж
Шрифт:
— Достаточно про починку примусов, — перебил Гинзбург.
— Да, но как?
— Разбросать по текстам. И надеяться, что в спешке они не заметят, — сказал Коля.
— Слово «примус» не заметят? — возмутился Тропин. — Или слова «станция Веселовская»?
— Во-первых, слово можно запрятать в текст так, что оно никого не насторожит. Во-вторых, часть географических названий можно замаскировать под фамилии. Фамилии бухгалтеров. Или еще кого. Могут и не заметить. Они торопятся, — Гинзбург ободряюще улыбнулся. — А что нам остается? Попытка не пытка.
Остаток
Коля давал указание своему коммерческому директору М.П. Фридману и главному бухгалтеру Ю.Э. Блюм-бергу срочно перевести на указанный счет пятьсот тысяч долларов. Если указанных денег не окажется на счету, он советовал попросить о помощи партнеров автосалона В.Ф. Коновалова и Л.Л. Зосимова. Тропин требовал от своего коммерческого директора пятьсот тысяч, но просил согласовать вопрос со своим компаньоном С.Т. Веселовским под его, Тропина, гарантии. Гинзбург написал более лирическое послание, в котором несколько раз извинился за то, что просит исполнить его просьбу срочно, и умолял не принимать в расчет возможные возражения «этой деревенщины Заречного, а то я знаю, как он относится к моим планам относительно покупки загородного дома». Кузнецов сухо и очень по-деловому приказывал перевести деньги на покупку дома. Он сообщал о том, что поселок, в котором находится покупаемый дом, находится всего в пятнадцати километрах «по нашему шоссе».
Но истинным шедевром стало послание Пал Палыча Зуба. Оно было пропитано блатной лексикой, приказаниями «метнуться Барсиками» в банк и «перевести бабки», обещаниями «порвать всех, как Тузик клизму» в случае задержки. Далее Зуб, пользуясь доступными ему лексическими средствами, запрещал принимать в расчет мнение некоего тухлого Петровича, а в случае, если тот начнет гнать, велел передать ему, что не намерен ни минуты больше оставаться в той жалкой загородной конуре, где он раньше проводил свои выходные дни, бегал в сортир на улице, топил буржуйку и разогревал харч на покоцанном примусе. «Петрович, — говорилось письме, — если ему не в падлу, пусть сам срет на холоде и чинит примус».
Решение о том, что слово «примус» должно быть упомянуто в тексте Пал Палыча дважды, было принято коллегиально, с перевесом в один голос.
В тексте Максимова подробно описывался внешний вид и внутреннее убранство замечательного трехэтажного коттеджа в ближайшем Подмосковье, такого, о котором он всегда и мечтал и за который ему ничуть не жалко пятисот тысяч долларов. Он сообщал своему финансовому директору, что окружающая коттедж природа напомнила ему пригороды родного города Казани, где он родился и вырос.
— Должны же они сообразить, что нет у нас таких бухгалтеров, что нет у Ильи никакого Заречного и что даже в самых глухих деревнях никто уже не пользуется примусами, — мечтал Тропин.
— Не знаю, как ваши, — протяжно пищал Максимов, — но в моей фирме каждая собака знает, что я родился в Москве и что первый раз меня кинули в Казани. Я до сих пор ненавижу
…Пока заложники сочиняли шифровки, Петр Огурцов сидел в кабинете заместителя префекта Окружной префектуры и нервно пил минералку. Сам Олег Наумович, как водится, носился по кабинету и орал:
— Ты должен мне все объяснить! Почему? Зачем? Кто? Я ничего не понимаю.
— Я тоже, — слабым голосом откликнулся Огурцов.
— Так узнай! Подключись к расследованию! Найди концы! Кто из нас в милиции работает?
— Все, что связано с милицейской стороной дела, я узнал. Но она ничего не проясняет, — отмахнулся Огурцов.
— Тебе! — заорал Зеленский. — Тебе не проясняет! А мне, может быть, прояснит. Так что там?
— Его пристрелили, как собаку, в упор… — начал Огурцов.
— Не надо про собак, — взвизгнул Зеленский.
— …но не это самое интересное. Пристрелили его в квартире той самой девчонки, которая все время ему досаждала.
— Она и у меня была, — кивнул зам. префекта. — Хитрющая — ужас. Про собачек все расспрашивала.
— Не надо про собак, — улыбнулся Огурцов, но улыбка получилась жалкая и беспомощная. — Так вот, у него при себе была финка. В руке. То есть, видимо, он пришел ее подрезать.
Зеленский кивнул.
— Вы знали? — удивился Огурцов.
— Точно не знал, но он мне намекал, что собирается с ней «разобраться». Так что можно было догадываться. Ты ж его методы знаешь: ножом по горлу и в колодец.
— Чем же она его так допекла?
— Здрасьте! — Зеленский опять перешел на визг. — Она его выследила, он вынужден был базу эвакуировать на старую дачу. Куда уж больше!
— Сначала ведет себя, как последний обормот, — Огурцов стукнул кулаком по столу, — а потом разыгрывает супермена! Всех зарежу, всем кровь пущу! Лучше бы смотрел по сторонам, направо-налево, когда улицу переходит. Девчонка его выследила, ну это мыслимо?
— Что сейчас об этом говорить? — устало сказал Зеленский. — Ты лучше напрягись и подумай, кто мог его пристрелить?
— Я уже весь изнапрягался. — Огурцов обхватил голову руками. — И так прикидывал, и эдак. Знаете, что получается? Никто не мог. Никто. Он никому не мешал. Он всем был нужен. Он — та самая шестеренка, без которой все летит к чертовой матери.
— Но ведь его же убили?!
— Да. Более того — в чрезвычайно странном месте и при очень странных обстоятельствах. Загадка без разгадки.
— Загадок без разгадок не бывает, — оборвал Огурцова Зеленский. — Слушай, а эта девка не могла его шлепнуть? Ну, в порядке самообороны?
— Нет, — Огурцов покачал головой. — У нее алиби.
— Не липовое?
— Нет, самое что ни на есть. Я проверял.
— Слушай, — Зеленский опять принялся расхаживать по кабинету, — а почему он решил ее подрезать? Почему не взял пистолет?
— Не знаю!!! — закричал Огурцов. — Это еще одна загадка.
— Кому-нибудь он мог рассказать, что пойдет к ней вечером? Мог? — Зеленский уставился на собеседника воспаленным взглядом.