При загадочных обстоятельствах. Шаманова Гарь

Черненок Михаил Яковлевич

— Нашли сапоги пасечника и еще кое-что, — Антон повернулся к Медникову: — Боря, осмотри Екашева. Если не симулирует, его надо срочно уложить в больницу.

— Неужели он?.. — многозначительно спросил Лимакин.

— Пока ничего определенного сказать нельзя. Улики есть, но в поведении Екашева больно много нелогичного.

— Цыгана я допросил. Сыщенко его фамилия. В то утро он действительно в таборе отсутствовал. Оформлял аккредитив на тысячу рублей в райцентровской сберкассе.

— В какое время?

— Говорит, приехал

в райцентр на попутке рано утром, а сотрудники сберкассы помнят, что цыган был у них где-то около двенадцати… У тебя, Антон, не появилось никаких фактов, связывающих убийство серебровского пасечника с убийством Барабанова?

— Пока нет.

— Не пойму, ради чего нож в трупе оставлен. В твоей практике такое встречалось?

— Не припомню, Петя… Где тот нож?

Лимакин позвал эксперта-криминалиста, и Семенов протянул Антону упакованный в целлофан длинный охотничий нож, на остро заточенном лезвии и на плексигласовой наборной рукоятке которого засохли бурые потеки. Внимательно осмотрев нож, Антон сказал:

— Предъявим для опознания, — и поднял глаза на Семенова: — Мы здесь нашли посеченную дробью голову собаки. Возьми несколько дробин на анализ.

Когда Бирюков и участники оперативной группы вошли в дом, Екашев понуро сидел на своем табурете. Понятые и Гвоздарев, примостившись кто где, хмуро наблюдали за Кротовым, пристроившимся за кухонным столом. На лавке возле русской печи лежал сапожный нож с чисто выскобленной деревянной рукояткой. Антон повертел его в руках и положил перед Кротовым:

— Включите и это в протокол выемки.

Кротов удивленно взглянул на Антона, однако ничего не спросил, кивнул утвердительно. На лице Екашева при всем этом вроде и тени не мелькнуло… Медников, выслушав и оглядев старика, заключил:

— Немедленно в больницу!

Предъявленный охотничий нож по наборной рукоятке и по метке «Л. С.» опознал кузнец Федор Степанович Половников. По просьбе цыгана Левки он, Половников, на прошлой неделе выправлял у этого ножа лезвие.

Глава XIII

Убийство серебровского механизатора Барабанова озадачило Антона Бирюкова не на шутку. Собственно, само убийство без всякого сомнения квалифицировалось, как преднамеренное, с целью грабежа, и загадки здесь никакой, можно сказать, не было. Задуматься заставляло другое: сразу две смерти в небольшом тихом селе, где даже бытовая драка — явление редкое…

Оставшись после отъезда оперативной группы в Серебровке, Антон надеялся получить хоть какие-то дополнительные сведения от жены Екашева, которая лишь к вечеру заявилась из лесу домой с двумя огромными корзинами груздей. Однако надежда эта оказалась напрасной. Полусонная от усталости бабка Екашиха, как называли ее серебровцы, на все вопросы тускло отвечала: «Не знаю, родимый, врать не хочу». Только на вопрос о золотом кресте ответила по-иному:

— Поминал как-то

старик, чтоб в гроб его соборовали с золотым хрестом, а где тот хрест взять, не сказал.

— Давно он это говорил?

— Не помню, родимый, врать не хочу.

Обведя взглядом убогое жилище, Антон посочувствовал:

— Бедновато у вас в доме.

Старуха дремотно клюнула носом:

— Мы усю жизнь у нужде.

— Сыновья не помогают?

— Сыны — отрезанные ломти, чего с них возьмешь.

— Где ваш Захар?

— У тюрьме сидит.

— Он же, говорят, освобождался.

— Ослободился и опять сел.

— Кто вам об этом сообщил?

— Старик мой.

— А старику кто?..

— Вроде друг Захара какой-то объявлялся, переночевал у нас и тем же разом скрылся.

— Давно это было?

— Несколько дён назад. Точно, родимый, не помню, врать не хочу.

— Как он выглядит?

— Ростом будто высокий, а лицо не разглядела — по темноте пришел в дом.

— Один?

— С Гриней Репьевым.

— Они что, знакомы были?

— Не знаю, родимый, врать не хочу.

— О чем говорили?

— Не слухала я ихнию болтовню.

— Как Репьев у вас на квартире жил? — опять спросил Антон.

Старуха пожала плечами:

— Как усе квартиранты живут. Пятерку у месяц за ночлег платил, а питался отдельно. Нам-то кормить его нечем было.

— Говорят, он выпивал часто?

— А теперь многие мужики пьют.

— Не буянил пьяный?

— Не, не буянил, врать не стану. Лишь, как сильно перепьет, песни лагерные затягивал и плакал.

— Когда последний раз Репьев к вам заходил?

— Кажись, с Захаровым другом…

— Деньги в долг не занимал?

— Откуда у нас деньги, чтоб в долг раздавать…

— Хозяйство у вас приличное. Неужели не хватает денег?

— Старик ими правит. Не знаю, родимый, куда он их девает, врать не хочу.

Старуха устало склонила голову и, как показалось Антону, даже всхрапнула. Антон, задав еще несколько вопросов и не получив в ответ на них ничего вразумительного, попрощался. Над селом уже крепко завечерело. В окнах бригадной конторы светилась яркая электрическая лампа, и Антон решил, не откладывая до утра, обстоятельно побеседовать с бригадиром о механизаторе Барабанове.

Гвоздарев в неизменной своей флотской фуражке поминутно заглядывал в какую-то сводку, будто учился считать на счетах. Указав взглядом вошедшему в кабинет Антону на стул у окна, он стукнул костяшками туда-сюда, еще раз заглянул в сводку и, видимо, убедившись в правильности полученной суммы, с удовлетворением откинулся на спинку стула:

— Вот работнул сегодня Тропынин! Два суточных плана сделал, утром в его честь флаг трудовой славы поднимем. Придется простить парню раздавленную флягу с молоком. — Улыбнулся и без перехода спросил Антона: — Ваши дела как? Что бабка Екашиха рассказала?