Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г.
Шрифт:
Более того, генерал-губернатору Палену удалось поставить на службу интересам узкой прибалтийско-немецкой корпорации высшие круги официального Петербурга, убедив их, что православные священники своим добрым отношением и задушевными беседами заманивали в свои сети эстонских и латышских крестьян, усиливали их и без того имеющее место недоверие к помещику, купцу, судье, пасторам и даже к гражданским губернаторам и тем самым провоцировали на непослушание и волнения. То есть стихийное движение крестьян за переход в православную или «царскую веру» подавалось (на территории Российской империи!) как возмущение, нарушающее спокойствие в крае.
Вначале Пален организовал обращение Бенкендорфа к епископу Иринарху, в котором шеф жандармов запрещал принимать просьбы крестьян до восстановления спокойствия в крае и требовал отсылать их к гражданскому начальству. Затем через Бенкендорфа и с использованием сфабрикованных документов о «подстрекательской»
Епископ Иринарх прекратил принятие прошений по собственной воле ещё 10 августа, т.е. до получения письма графа Протасова. Такое решение он принял на основе достоверных фактов, свидетельствовавших о том, что желающие присоединиться к православию преследуются без всякой пощады, особенно по месту своего проживания. По этому поводу преосвященный Иринарх писал в Синод следующее: «…я не видел ничего опасного в деле, столь правом и благочестивом, и никак не мог ожидать дурных последствий. Одни строгие меры, предпринимаемые гражданским начальством против изъявляющих желание присоединиться к православию, заставляли предполагать, что крестьяне выйдут из терпения, о чём я писал… Но я никак не думал, чтобы сии строгости были простёрты до такой жестокости! Доколе дело было только гражданским, губернское начальство почти не обращало на него внимания. Но как скоро приняло оно вид религиозный, дух гонения и жестокости простёрл до того, что породил мучеников…»{145} При этом, важно отметить, мученики (точнее, страдальцы, поскольку мученичество по христианским канонам предполагает смерть за веру) были и на стороне крестьян, и на стороне оболганного православного духовенства.
Поскольку тяга эстонцев и латышей к православию не убывала, барон Пален действовал сразу в двух направлениях: с одной стороны, устрашающие меры против крестьян, якобы готовых взбунтоваться (в Венден была отправлена команда казаков, в Вольмарском и Валкском округах был дислоцирован пехотный полк) и, с другой, дискредитация православного духовенства с нанесением главного удара по репутации епископа Иринарха. Правда, во время объезда Венденского, Веросского, Вольмарского и Дерптского уездов (с 13-го по 30 августа 1841 г.) барон Пален пришёл к выводу, что главной причиной «крестьянских волнений» были всё-таки неудовлетворительные хозяйственные отношения между крестьянами и помещиками, которые подталкивали к реформам. В то же время в основе стремления лифляндских крестьян к православию он по-прежнему видел тайные происки и подговоры, обнаружить которые, однако, не удавалось.
Во всяком случае барон, Пален поддержал ходатайство дворянства, обеспокоенного крестьянским движением, о разрешении правительством создать комиссию для разработки проекта по улучшению крестьянского быта. В таком желании лифляндского дворянства Николай I увидел доказательство того, что источник «волнений» заключается всё-таки не в действиях православного духовенства, а в хозяйственном положении крестьян.
Реакция Николая I на происходящее в Лифляндии была следующей. Генерал-губернатору Палену было поставлено на вид и велено обратить внимание на предмет жалоб крестьян — недостаток продовольствия. А по делу об обвинении православного духовенства в агитации было отдано распоряжение провести следствие.
Однако вместо хлеба крестьяне получили карательные экспедиции. Поводом к одной из них, известной как война в Пюхаярве, послужил отказ крестьян выполнять барщинные повинности. «Горячая битва» на мызных полях запомнилась и крестьянам и солдатам. Последние были вынуждены вернуться в Дерпт. После дознаний и выявления зачинщиков беспорядков 42 крестьянина были пропущены через строй в 500 солдат. А. Воротин в своей книге «Принципы прибалтийской жизни» рассказал о подробностях этого наказания, высветивших первобытную жестокость и бессердечие немецких
Приходиться констатировать, что за семьсот лет господства немецкого элемента в Прибалтике мало что изменилось: в XII в. немцы насаждали свою религию мечом и кровью, в XIX в. они отстаивали её тем же способом — с помощью военной силы и жестоких порок, «…если гражданское начальство нашло нужным прибегнуть к употреблению военной силы, — писал преосвященный Иринарх в Синод, — то это не для утешения возмущения, которого не было и нет, сколько известно здесь по слухам, а для истребления возродившегося в крестьянах сильного и решительного желания принять православие»{147}.
Когда же в край по повелению государя прибыли его флигель-адъютанты полковник Бутурлин и князь Урусов, местным властям удалось ввести их в заблуждение, убедив в том, что причина волнений кроется не в бедственном положении и голоде, а в деятельности православных священников, которые выступали как «тайные политические агенты» и подстрекали крестьян. В рапорте Николаю I флигель-адъютанты подтвердили желание крестьян принять православие и процитировали твёрдые ответы на вопросы о перемене веры — «Ничего другого не хотим, как быть с государем одной веры, и так будем совсем под ним». В то же время в рапорте отмечалось, что «весьма было заметно, что оные слова им были наистрожайше внушены»{148}.
На помощь барону Палену прибыл его единомышленник и покровитель Бенкендорф, в ведение которого из министерства внутренних дел были переданы все дела о движении среди лифляндских крестьян. Хотя расследование ещё не было закончено, Николай I, прислушавшись к мнению генерал-губернатора Палена, посчитал неудобным оставлять епископа Иринарха в дальнейшем управлении Рижским викариатством. По высочайшему повелению Синод отстранил его от обязанностей рижского викария и отправил в Псково-Печерский монастырь. Отсюда преосвященный Иринарх отправлял письменные ответы на запросы следствия, которое в конечном итоге отклонило все пункты обвинения, как построенные на ложных показаниях и клевете, и признало действия и поведение преосвященного безукоризненными. В октябре 1841 г. преосвященный Иринарх был назначен епископом Острогожским, викарием Воронежской епархии. После всего пережитого епископу Иринарху оставалось утешать себя тем, что «семя Православия посеяно и что рано или поздно оно прозябнет и возрастёт»{149}.
В конце 1841 г. была создана особая дворянская комиссия для обсуждения крестьянского вопроса. Во время бурных дебатов в ландтаге в защиту крестьян выступил известный своим красноречием старый ландрат Рейнгольд Самсон фон Химмельстерна. Опираясь на статистические данные, он доказал, что со времени личного освобождения положение крестьян постоянно ухудшалось. Поэтому в освобождении крестьян он увидел не акт великодушия лифляндского дворянства, а выгодную сделку. Энергичного старика Самсона поддержали некоторые молодые либерально настроенные дворяне во главе с Гамилькаром Фелькерзамом. В результате ландтаг признал неотъемлемое право крестьянского сословия на арендное пользование 2/3 всего пространства, занимаемого в Лифляндии крестьянскими участками. Помещикам же дозволялось присоединять к своим полям не более одной трети. Труд комиссии, исправленный ландтагом и пересмотренный генерал-губернатором, поступил на рассмотрение правительства и в мае 1842 г. был высочайше утверждён в виде 77 дополнительных пунктов к положению о крестьянах 1819 г., но эти пункты оглашены не были{150}. По мнению преосвященного Вениамина, епископа Рижского и Митавского, пункты эти могли бы облегчить положение крестьян, если бы были приведены в исполнение. Но дворянство, вполне уверенное, что всякая попытка крестьян к улучшению своего быта будет подавлена силою правительства, не спешило обнародовать новое законоположение, а местное начальство к тому не побуждало: 77 пунктов остались для крестьян тайной{151}.