Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г.
Шрифт:
Во-вторых, тяга простого и бедного человека к Православной Церкви выступала следствием давнишней потребности народа в вероисповедании, соединённом с большей обрядностью, с той величественностью для глаза и для слуха и тем внушаемым Православной Церковью религиозным чувством, которое не может дать простому и малообразованному человеку умозрительное и холодное лютеранское вероисповедание, основанное на одном умствовании. В пользу православия располагало и никогда не исчезавшее среди ливонских крестьян предание о том, что это более старая и строгая вера. При этом, по-видимому, имело значение и то, что праздников у православных гораздо больше, чем у лютеран.
В-третьих, присоединение к православию было естественным, поскольку оно никогда не было чуждо латышам и эстонцам. Исторические документы свидетельствуют, что первые семена православной ветви христианства были занесены в Прибалтийский край из Полоцкого княжества, задолго до прибытия немцев, так что в некоторых местах католические проповедники застали туземцев уже православными. В орденские времена православные церкви были в ливонских городах, например в Юрьеве (Дерпте) и Риге, а магистр ордена неоднократно (в 1509,1534 гг.) брал на себя обязательство перед великим князем московским блюсти церкви и жилища русские в своих городах. Латыши и эстонцы никогда не забывали, что православие некогда существовало между ними, и никогда не прерывали своих сношений с пограничными приходами. Согласно неопровержимым фактам, латыши с древнейших времён имели обыкновение
В-четвёртых, религиозное движение к православию не было бы таким сильным и устойчивым, если бы лифляндские крестьяне при всех тяготах, лишениях и унижениях, выпавших на их долю, тянулись к нему только для спасения души. Силу и устойчивость этому движению, конечно, придавало соединение с социальным протестом, который выступил в крайней форме — желании переменить религию и выселиться из Лифляндии. Основой этого протеста явилось неприятие крестьянами своих отношений с немецкими землевладельцами, которые воспринимались как не соответствующие обретённому положению вольных людей и несовместимые с физическим выживанием. Лифляндские крестьяне, заявляя о своём желании присоединиться к православию, инстинктивно стремились подорвать несправедливое немецко-лютеранское господство, обрести наконец хозяина в лице русского царя, стать его непосредственным подданным, т.е. русским, и тем самым хоть как-то облегчить себе жизнь. Это был мирный протест против лютеранства, освящавшего несправедливости остзейского порядка, и желание ослабить немецкое ярмо, перейдя под суверенитет государя там, где это было возможно и позволительно. При этом латыши и эстонцы стихийно и безотчётно работали на русские интересы, создавая базу для расширения присутствия государственной религии в Прибалтийском крае.
Поскольку в Российской империи быть православным означало ещё и быть русским, отпад от лютеранства означал бегство от многовекового засилья тевтонов-победителей, обретение новой цивилизационной идентичности и приобщение к народу, не побеждённому немцами и являющемуся государствообразующим. Представления о русских и их вере лифляндское простонародье черпало из контактов с такими же простыми русскими людьми — кирпичниками, пильщиками, извозчиками, хотя и проживавшими в городах, но являвшимися по своему промыслу в лифляндскую деревню. Не скрывая имевшихся предрассудков в отношении русских, латыши и эстонцы обращались к ним с расспросами. Те, в свою очередь, не затруднялись ответами [52] . И в лице русского простолюдина, душевно преданного православию и любящего беседу «по душе» с воспоминанием угодников Божиих, вся Россия, как свидетельствовал латыш Индрик Страумит, пропагандировала за себя. В этих условиях формировалась молва: «Русский народ хороший!.. У них и вера… та самая, какая и у Царя. Значит, их вера царская и в эту веру можно перекреститься когда угодно, а из их веры в нашу нельзя… Русский народ добрый, и вера их святая, самая старая и трудная: у них посты» {155} . В этой связи весьма показательны свидетельства действительного статского советника Ивана Петровича Липранди. В своей записке министру внутренних дел Л.А. Перовскому он, в частности, пишет: «Внутреннее состояние души лифляндского поселянина хорошо выражается в некоторых частных случаях, например, присоединённые, возвращаясь домой и встречая русских, крестятся, показывают на груди крест и с восторгом говорят: “Смотри, теперь и мы русские”. В Риге проходящий латыш, которого позвали: “Эй, латыш!” — с гордостью, показывая крест, сказал: “Я не латыш, а русский!”» {156}
52
Вот ответ, свидетелем которого был латыш Индрик Страумит: «Так как же? По-вашему мы, значит, разбойники? Кого же из ваших мы убили? Кажется, и не приколотили ни одного из вас… Когда слыхано, чтобы русский извозчик тронул в дороге латыша? Может, не случится помочь, а уж ни за что не обидит. В городе вас тоже немец толкает в шею из лавки или шинка, а русский сам зовет… У нас Царь сам христосуется на Святой с мужиком, а не то чтобы выгонять из церкви… У нас Царь-батюшка и Николай-Чудотворец…» Цит. по: Записки священника Андрея Петровича Полякова… От издателя // Прибалтийский сборник. Т. III. Рига, 1880. С 489.
Если в статусе православного, а значит, и русского человека униженные и оскорблённые видели надежду на земные перемены к лучшему, разве можно их порицать за это и отказывать в присоединении к государственной религии и к государствообразующему народу? А ведь высшая власть, с оглядкой на прибалтийских немцев, порицала и требовала показания, что с переменой веры они не связывают никаких выгод от правительства.
И такие показания смиренно давались, тем более что в условиях особого остзейского порядка ни на какие земные выгоды рассчитывать не приходилось. Вместе с тем сам факт поддержки правительством движения крестьян к православию, пусть и обставленный множеством оговорок, всё же был вызовом монопольному господству немцев в Прибалтике. Кроме того, по сопротивлению немцев крестьяне чувствовали, что с их переходом в православие немцам будет хуже, и уже в одном этом видели выгоду для себя. Всё это укрепляло эстонцев и латышей в их чаяниях и стремлениях и объективно облегчало миссионерскую деятельность православного духовенства. С другой стороны, опасения правительства дать повод для несправедливых упрёков в усиленном склонении к православию латышей и эстонцев и пищу для сомнений в святости действий Православной Церкви явились причиной многих перестраховок, нарочитой корректности и осторожности центральной власти. И это позволяло немцам перехватывать инициативу и ставить пределы стихийному движению крестьян к православию, нисколько не смущаясь, в отличие от правительства, выбором средств для отстаивания своих позиций в крае. Такие расхождения в подходах к одному и тому же явлению со стороны верховной русской власти
Епископ Филарет по прибытии на место своего епископского служения в Прибалтийском крае сразу же попал в атмосферу дознаний, шпионажа, клеветы и угроз со стороны местных немецких властей. Однако своими донесениями в Петербург, в которых смирение сочеталось с убедительностью аргументаций и точностью описания событий, он постепенно добился доверия и Николая I, и обер-прокурора синода графа Протасова. В первые три года пребывания преосвященного Филарета в Риге случаев присоединения к православию не было. Движение началось со стороны гернгутеров [53] .
53
Движение ведёт начало от секты «Богемские братья», которая образовалась в 1457 г. из уцелевших гуситов после их поражения в двадцатилетней войне с немецкими католиками. В 1722 г. секта обосновалась в Саксонии, в поместье графа Л. Н. Цинцендорфа, где на отведённой ей земле возникло селение Гернгут. По этому немецкому селению получило своё название и учение гернгутеров. Согласно этому учению, протестантская Церковь есть лишь преддверие к истинной Церкви, которая образуется, когда истинные сыны Божий, жаждущие благодатного возрождения, сольются воедино и образуют из себя духовное братство. В общину гернгутеров могли вступать последователи всех протестантских вероисповеданий, при этом требовалось, чтобы они оставались в лоне своих церквей. В Прибалтийский край учение проникло около 1730 г. и было встречено с большим сочувствием в высших слоях общества, и особенно среди женщин Крестьяне вначале посещали молитвенные дома гернгутеров из любопытства, а затем пристрастились к их собраниям. К вопросам догматики гернгутеры относились равнодушно, но старались пробудить в последователях своего учения внимание к самому себе, сознание своей греховности и живую потребность благодатного обновления. Страсти Христовы — основная тема их песен, проповедей, бесед. В то же время проповеди и беседы касались и мирских забот крестьян с их радостями и горестями. Старшины общин гернгутеров замещались всегда из туземцев, т.е. из латышей и эстонцев, дьяконы и пресвитеры присылались из-за границы. В условиях благожелательного отношения к гернгутерам Екатерины II и Александра I это движение быстро набирало силу. К 1819 г. в Лифляндии действовало 144 общины, объединявших 30 тыс. человек. В руководстве общинами состояли 1000 туземцев и 44 прибывших из-за границы немца. Через несколько лет число общин возросло до 5 тыс., и они образовывали своего рода народную церковь, близкую к крестьянам и демократичную по своему характеру. Хотя гернгутеры не отпали от протестантской Церкви, последняя всё же не могла примириться с существованием в своей среде другой церкви, и потому борьба между ними была неизбежна. Для пресечения распри правительство распространило правила устава лютеранской Церкви в России на молитвенные дома гернгутеров. В то же время последовало предписание не открывать без разрешения генерал-губернатора новых молитвенных домов, а 24 марта протестантам было запрещено вступать в общины гернгутеров. Источник: Прибалтийский сборник. Т III. Рига, 1880. С. 485–487.
В то время громкой славой в среде гернгутеров, несмотря на свою молодость, пользовался Давид Баллод. Никто не мог так утешить крестьян в их скорбях, болезнях и несчастьях, как он. В то же время это был человек твёрдый, решительный и смелый. Небольшого роста, с тёмной бородой, он говорил уверенно, зычным голосом, и крестьяне ему доверяли. В результате происков недоброжелателей и врагов он лишился своей усадьбы, служившей местом собраний гернгутеров. Перебравшись в Ригу, Баллод открыл в 1844 г. вблизи православной Покровской церкви молитвенный дом. Сюда по субботам и воскресеньям потянулись гернгутеры для молитв и поучений. Лютеранское духовенство не осталось безучастным к этим собраниям, и вскоре Баллод приобрёл оппонента в лице пастора Трея, редактора и издателя газеты «Друг латышей». Между ними завязалась полемика, не приведшая ни к какому соглашению. А за неделю до Рождества молитвенный дом Баллода был закрыт по распоряжению полиции. 24 января 1845 г. Баллод и с ним 120 гернгутеров обратились к преосвященному Филарету с просьбой присоединить их к православию. Они попросили также, чтобы для них была построена особая церковь с богослужением на латышском языке, с органом, скамьями для сидения и с разрешением общего пения молитв. Преосвященный, убедившись, что подавшие просьбу не рассчитывают ни на малейшие земные выгоды, не отказал в присоединении и отвечал, что богослужение на латышском языке не запрещается, но по правилам древней Православной Церкви орган иметь не позволяется вовсе, скамьи же могут быть допущены по сторонам для слабых и больных, как и пение молитв. После обсуждения такого ответа в течение месяца гернгутеры во главе с Баллодом заявили о готовности принять православие, не требуя ни органа, ни скамей. Присоединение состоялось, и в Покровской церкви было открыто богослужение на латышском языке.
Весть о присоединении Баллода быстро распространилась по всей Лифляндии, проникла даже в самые отдалённые и глухие медвежьи углы. В народе только и было разговоров, что о «перекрещении» Баллода и тех фактах, которые принесли из Риги ходоки, узнавшие всё из первых уст, т.е. от самого Баллода. Ходоки свидетельствовали, что «он и крест на груди носит, и крестное знамение творит не так, как мы, всею рукой, а тремя перстами, и не по-нашему, а прежде кладёт на правое плечо, потом на левое, и икона в комнате и лампадка горит». И снова в Ригу потянулись латыши и эстонцы с заявлениями о присоединении.
К этому времени новые назначения ослабили позиции прибалтийско-немецкого дворянства при дворе. Министром внутренних дел стал Лев Алексеевич Перовский, принявший близко к сердцу дело православия в Прибалтийском крае. Шефом корпуса жандармов и начальником III отделения на место скончавшегося Бенкендорфа, единомышленника и покровителя Палена, был назначен князь, генерал-адъютант Алексей Фёдорович Орлов. По докладам Орлова и Перовского в мае 1845 г. барон Пален, не оставлявший преследования православия в крае, был смещён с должности генерал-губернатора, а на его место назначен генерал от инфантерии Евгений Александрович Головин, «более человеколюбивый», согласно оценке местного священника Андрея Петровича Полякова. В мае 1845 г. генерал Головин прибыл в Ригу. Он стал свидетелем огромного движения и устроителем первых сельских православных приходов.
С назначением русского генерал-губернатора движение за присоединение к православию только усилилось. Хотя изначально тяга к православию была связана с аграрным вопросом (наряду с новой верой народу были нужны и средства к жизни), теперь же крестьяне, помня об условиях государя, просили только веры, спеша воспользоваться тем, что было дозволено. Конечно, часть народа надеялась и на некоторые земные выгоды (например, получение работы и выделение хлеба, освобождение от долгов и от обязанностей по отношению к лютеранским учреждениям и обществам и т.д.). И это было так по-человечески! Другая часть также думала об улучшении своего быта, но в силу законности и справедливости, которые, как многие надеялись, скорее восторжествуют в окормлении «царской веры», чем лютеранства. Поэтому, несмотря на голодные зиму и весну 1845 г. и по-прежнему плохие виды на урожай, народ смиренно сносил все тяготы жизни, чтобы ничто не помешало ему обрести государственную веру. Не было ни «бунтовщиков», ни «агитаторов», ни «беспорядков», о которых немцы неустанно предупреждали правительство. Движение носило исключительно мирный и чисто религиозный характер.