Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г.
Шрифт:
Поскольку расследование по делу Иринарха не только выявило безукоризненное поведение православных священников, но и подтвердило искренность стремления крестьян к православию, Николай I в своей прибалтийской политике стал исходить из реальностей, позволявших предвидеть новую волну движения за присоединение к православию. Чтобы подготовить Церковь к принятию новых чад из коренного населения Прибалтики, он распорядился перевести на эстонский и латышский языки молитвослов, краткий катехизис и литургию Иоанна Златоуста. Одновременно он повелел активизировать преподавание эстонского и латышского языков в Псковской духовной семинарии, введённое ещё в 1840 г.
Разумеется, и после вынужденной отставки епископа Иринарха судьба православия в Прибалтийском крае продолжала волновать русское духовенство. В условиях, когда бароны и пасторы всеми силами старались отстоять свою религиозную монополию в крае, хотя каждая пядь земли здесь была куплена ценой русской крови, первостепенное значение придавалось выдвижению наиболее оптимальной кандидатуры на должность викария. Этот человек должен был сочетать осторожность и волю, рассудительность и
VI.2. Распространение православия в Прибалтийском крае при епископе Филарете (1842–1848 гг.). Реакция местных лютеранско-немецких властей: «Русских нам не нужно»
20 июня 1842 г. преосвященный Филарет прибыл в Ригу на место епископа Иринарха и застал состояние епархии в крайне тяжёлом состоянии. К этому времени к православию присоединились 12 тыс. латышей и эстонцев, и положение их было самое плачевное. Эта паства епископа Филарета не только находилась во враждебном лютеранско-немецком окружении, но и была лишена утешения молиться в храме, поскольку не было ни церквей, ни священников. Рассеянные по всей Лифляндии, православные не имели никакой компактной связи и находились на положении изгоев. В тяжёлых жизненных ситуациях никто не только не хотел, но и не смел подать им руку помощи. Да и сам епископ Филарет прибыл в Ригу с ограничивающей его свободу инструкцией Николая I: действовать с согласия гражданского начальства края и быть разборчивым в деле присоединения крестьян к православию. Не случайно он сравнил православие с бедной пташкой, кроющейся в грозную бурю в углах немецкой Лифляндии. Из обращенных епископом Иринархом более половины отпало от православия.
Поистине удивительные вещи происходили в прибалтийских губерниях Российской империи! Прибывавшие сюда священники с намерением отстоять государственные интересы вопреки несправедливым притязаниям немецких баронов, возродить православие, утвердить духовное единство края с Россией сталкивались на этой части суверенной имперской территории с бесконечными испытаниями и муками, когда каждый шаг служения делу святой веры и интересам Отечества требовал самоотверженной борьбы.
Происходило это по двум основным причинам.
Во-первых, сказывалась противоречивая позиция верховной власти, которая стремилась примирить государственные интересы с особым остзейским порядком, перспективу распространения государственной религии в крае — с привилегиями прибалтийско-немецкого дворянства, подтверждавшимися со времён Петра всеми российскими императорами при своём восшествии на престол. В конфликте преосвященного Иринарха и генерал-губернатора Палена власть повела себя так, что корпоративные немецкие интересы восторжествовали над общероссийскими, и крестьянское движение 1841 г. в сторону России и православия закончилось унизительной отставкой Иринарха и победой лютеранства
Во-вторых, прибалтийское дворянство и духовенство оказало жёсткое противодействие русскому влиянию в крае. Неспешной, вялой, осторожной политике имперского центра, нередко наносившего непоправимый вред русскому делу, противостоял объективно слабый, но ощетинившийся осколок Священной Римской империи немецкой нации, для которого борьба за сохранение позиций лютеранства в крае была равнозначна борьбе за жизнь. Тревоги лютеранских священников были понятны: с переходом паствы в другую веру они теряли землю вместе с крестьянами (т.е. основу повинностей пасторам), переходивших теперь в пользу помещиков; в результате пасторы, теряя свои выгоды, оказывались перед перспективой довольствоваться жалованьем или содержанием, которое определят им помещики за обычное исправление треб для себя и своего семейства. Помещики, в свою очередь, боялись потерять ту безраздельную власть над крестьянами, которую обеспечивали лютеранские пасторы. Им было также важно сохранить обособленность Прибалтийского края от России, не допустить сюда ничего русского. В такой ситуации и для помещиков, и для пасторов все средства были хороши. И они применялись изощрённо, жестоко и оперативно. При этом все притязания немцев на безраздельное господство в крае группировались вокруг основного довода: остзейский особый порядок необходим русскому самодержавию как сила, сдерживающая крестьянские волнения в крае.
В общем, епископу Филарету выпала крайне трудная миссия, которую он сам сравнивал с хождением по пожару среди пламени. В этих условиях ему было важно не повторить судьбу Иринарха, ставшего жертвою интриг и клеветы немецкого губернского начальства, и в то же время отстоять интересы православия в крае, по мере сил удовлетворяя тягу коренного населения к «царской вере».
Преосвященный Филарет приступил к епископскому служению в Прибалтике, обладая чёткой программой действий. Она включала: создание приходов и строительство церквей; учреждение духовных училищ для подготовки пастырей, знающих язык местного населения; введение богослужений на языке новообращённых; открытие церковно-приходских школ в целях образования эстонцев и латышей в духе русского православия; облегчение перехода в православие при ограждении населения от преследований и притязаний баронов и пасторов; обеспечение материального содержания
Реализация этой программы оказалось делом чрезвычайно трудным и из-за сопротивления немецких пасторов и помещиков, и из-за противоречивых решений верховной власти и губернского начальства, и по причине дефицита православных священников с необходимым уровнем подготовки для работы с паствой в Прибалтийском крае.
Основная же трудность заключалась в том, что немцы были хозяевами в крае и обладали широким набором инструментов, чтобы блокировать распоряжения центральных властей, нейтрализовывать миссионерскую деятельность православных священников и оказывать сильнейшее давление на крестьян, пожелавших присоединиться к православию.
Важно обратить внимание и на то, что, в отличие от католичества с его крестовыми походами, а также в отличие от протестантства с его социально-экономическим и силовым принуждением паствы к покорности, православие изначально занимало оборонительные позиции в Прибалтийском крае. Будь на месте православных священников католики или протестанты, они бы наверняка сделали стихийное движение крестьян прологом к установлению своей религиозной монополии в крае. Такую возможность для православия увидел епископ Иринарх, но он не только не получил необходимой поддержки из Петербурга, но и был существенно ограничен в своём рвении приумножить стадо Православной Церкви. Одним из основных ограничителей стало распоряжение, согласно которому желающий из лютеранства присоединиться к православию делает это безусловно и только для спасения души, не связывая перемену веры с видами корысти или переменою отношений с помещиками. Эта установка явно выпадала из практики распространения католичества, а затем и лютеранства среди туземного населения Ливонии. Она вступала в противоречие не только с историческим опытом, но и с действительным положением вещей в Прибалтийском крае.
Интерес и земные причины в движении за перемену веры, конечно, присутствовали.
Во-первых, изначально своей для эстонцев и латышей была их народная вера — древнее язычество, за которую они бились с сильным упорством и остатки которой очень долго берегли. Формальными католиками их сделали немецкие пришельцы, чтобы затем так же формально перевести их в лютеранство. К автоматической смене католичества лютеранством крестьяне отнеслись равнодушно, поскольку это ничего не меняло ни в их жизни, ни в их отношении к христианскому вероучению, в котором они по-прежнему оставались малосведущими. Но и с течением времени немецкая вера для многих крестьян так и не стала близкой. В горестях и страданиях, которых выпадало немало на долю эстонцев и латышей особенно в неурожайные годы, лютеранская паства не находила утешений в навязанной ей религии. Отчасти это происходило из-за небрежения пасторов своими обязанностями, по причине их холодной отстранённости от крестьян и образования между прихожанами и пасторами института посредников, так называемых форминдеров (церковнослужителей низшего разряда, причетников), передававших крестьянам приказания духовного начальства и даже совершавших требы [50] . Главным же было то, что пасторы, по сути, являлись вторыми помещиками, зачастую более взыскательными в отношении оброка и других повинностей и совершенно неотзывчивыми на жалобы крестьян, касавшихся несправедливых вымогательств помещиков. Хозяйственное положение сельского духовенства было разработано до самых мельчайших подробностей и позволяло говорить о том, что именно эта сторона отношений пастырей к пасомым составляла главный предмет их забот. Образовалась целая система обязательных сборов и повинностей, а с нею утвердился особый взгляд пасторов на прихожан как на свою оброчную статью. Переход же в православие означал освобождение от всех приходских повинностей в отношении пасторов [51] при одновременном принятии на себя обязательств в отношении Православной Церкви. И такая перемена виделась желательной, поскольку сердечное общение православных батюшек с паствой было более располагающим и внушающим доверие. К тому же они не являлись землевладельцами-эксплуататорами и были такими же гонимыми немецко-лютеранской властью, как и их прихожане. Во всяком случае, удаление епископа Иринарха, завоевавшего своей симпатией к угнетённым безграничное доверие крестьян, было воспринято ими с горечью и сожалением.
50
Проповеди на родном языке эстонцы и латыши слышат весьма редко, ибо пастор, имеющий иногда несколько кирк в своём приходе, служит в присутствии помещиков чаще всего на языке немецком; когда же находит одних крестьян, то все нравоучения его заключаются в угрозах дьяволом и адом тому, кто не отбывает своих повинностей пастору и помещику. Нередки случаи, когда стекшиеся в кирки из дальних мест вовсе не застают пасторов и возвращаются домой с естественным негодованием. Крестьяне чувствовали себя обойдёнными не только в проповедях, но и во всех священных обрядах жизни. Умерший погребается (по выражению крестьян, как собака) без всяких правил, предписываемых исповеданием. При похоронах присутствует один только кистер, лицо совершенно не духовное; пастор же через месяц или более, а иногда (если верить крестьянам) и вовсе не является на могилу умершего. Источник: Записка к секретному рапорту министру внутренних дел Л.А. Перовскому от состоящего при министерстве внутренних дел действительного статского советника Ли-пранди //РГИА. Ф. 821. Оп. 5. Ед. хр. 186.
51
Пастора в народе называли — церковный барин (der Kirchenherr), в отличие от другого барина — помещика.