Приевшаяся история
Шрифт:
Край кровати был близок. Я мог просто нашарить наше отброшенное продолжение воли на полу. В моей руке уютно устроились обе палочки. Они не тяготили, не конфликтовали, не забирали и не насыщали, ожидая в готовности, слепые проводники.
Ее инструмент я отложил, просунув между расслабленными пальцами женщины, шевелящими волоски вокруг ямки моего пупка. А своей и двинуть не думал, и думать позабыл, пропуская через нее чистейшие ощущения такой полноты жизни, что следовало просто ожидать результат. Патронус не собака в соседней комнате! А любое заклинание можно даже не
В воздухе зависла четкая, до последнего перышка вокруг глаз, ворона, впрочем, ожидаемо. Символично!
— Вот ведь привязался к слову! — воскликнула она в сердцах.
Крутанулась в противоположную сторону, но я поймал ее. Получил резкий пинок задницей, наблюдая немыслимый кульбит, но только для того, чтобы она присела в нескольких дюймах и уставилась с искорками в глазах и прикушенной нижней губой.
— Ты будешь дикобразом, — она призадумалась. — Нет, кроликом. Так будет оскорбительней!
— Я тот, кто я есть. Тотемные животные здесь совершенно не при чем. Да и до кролика я не дотягиваю темпераментом.
Ни вечер, ни нагота не смущали. Кажется, дай нам кто-нибудь распоясаться, и о нашем существовании можно позабыть на некоторое время. Мы продолжали бесконечное путешествие по пятачку. Я присел за ее спиной, прошептал заклинание на ухо и принялся руководить ее движениями. Марийка повторила, запинаясь, и этого хватило, вопреки убеждению, что в заклинании главной является буква. Следовало лишь представлять, чего пытаешься добиться. На этом знании зиждется как раз вся беспалочковая магия.
Худой любопытный лис присел и прикрыл ноги хвостом. Хвост у него был и правда ничего, есть чем гордиться. Патронус воззрился на ворону, собираясь, очевидно, кооперировать действия.
— Отмени колдовство. Не век же любоваться!
– в отличие от поцелуя в ладонь, который точно не хотелось прерывать.
— Что тогда будем делать? — спрашивала она задорно, если бы не колоссальное напряжение во всей спине.
Она словно теряла опору. Повернулась, прижалась в жадном поцелуе. Но действия все равно требовали уточнения. Так можно и прощаться на мажорной ноте.
— Нашла к кому обратиться с подобным вопросом! Но, если так подумать, это не тропа над пропастью и не путь между кроличьих нор. Ничего не надо делать специально. Хочешь, прогони меня, если так надо… — предлагать подобное было невыносимо, и я предотвратил на всякий случай выкипание слишком нестабильного состава, продолжая говорить чистую правду. — Только скажи, когда вернуться. Или давай выпросим немного еды и прикроемся. Наверно, пора…
— Пора, Северус… — но ее картинная пауза не могла сбить меня. — Зови своего разумного эльфа! Я голодна!
Я могу перечислить все те несчастные несколько раз, что она обращалась ко мне по имени. И каждый из них стоил десятка обычных приветствий. Теперь я понимал почему. Все было элементарно с самого начала. Только между нами, путем произнесения имени, могла возникнуть интимная атмосфера. Ведь она не знала меня мальчиком
И я запнулся мысленно об урчащий от голода живот. Жизнь предсказуема.
Яства, поданные Шеспи, поглощали, облизывая пальцы, не покидая испытательного полигона, завернувшись в простыни. Являя собой картину сомнительного качества, но переполненную неистраченным азартом творить и довести каждый мазок до совершенства.
Я слушал ее голос, рассыпаясь, теряя смысл, выныривая иногда из морока собственных слишком назойливых мыслей. Тогда приходилось подглядывать украдкой, нащупывать нити беседы. Очень скоро она вычислила меня. И это было слишком просто сделать. Попросту у нее разболелась голова. Марийка терла виски. И я баюкал ее на своей груди. А Шеспи радостно исполнял дурацкие просьбы. С такой радостью, на которую способны только эльфы, обретающие полную семью.
После выпитого от головной боли состава она стала медленно потухать. К сожалению, все, что от боли в мире магов, немного притупляет сознание. А как только она превратилась в довольно увесистое желе, пристроил ее поудобней и не смог уйти. Иногда я наблюдаю за спящими. Стремление увидеть истинное лицо, лишенное примеси забот.
Марийка спала именно так, как я себе это представляю. Ее щеки расслабились, за веками происходило вялое движение глазных яблок. Очень скоро она приоткрыла рот, уходя в глубокую фазу сна. Думать перестала совсем, а из уголка рта вытекла прозрачная лужица слюны. Совсем как младенчик.
Именно в этот момент меня посетили самые беспокойные мысли, связанные с повисшим в воздухе вопросом. До середины ночи я строил комбинации действий. Разочаровывался и начинал с самого начала, пока не утомил себя и не уснул, так и не перестав крутить заезженную пластинку со словом.
Во сне я не замечал ничего вокруг. Моя до мозга кости теперь женщина ни разу не разбудила прикосновением во сне. Я не знал, просыпалась ли она? Как давно? Утренний силуэт в свете промозглой осенней серости. Слишком четкий рисунок драпировок скомканной простыни, как на студенческом карандашном наброске. У картины не было полутонов.
Я встал, только не у себя, чтобы чувствовать хозяином ситуации, а в апартаментах любимой женщины, рискуя прямо отсюда отправиться на завтрак. Ранее был назван, как минимум, один человек, что мог посмотреть на нас пристрастно и косо. Найдя вещи, довольно сильно раскиданные впопыхах, принялся за наведение порядка в гардеробе. Но только стоило накинуть сорочку, не успев застегнуться, как за спиной послышалось шлепанье босых пяток.
— До завтрака осталось два часа, а ты разбудил меня!
— Опять, — дополнил словом из фразы, рожденной в голове в тот день, когда все изменилось, и повторенной ей с пророческой точностью.