Приевшаяся история
Шрифт:
В области солнечного сплетения неуклюже повернулся вокруг своей оси увесистый, колючий зверь. Я вжал ее в двери, бормоча предложение покинуть коридор. А она в ответ издала смешок, утробный и низкий, слишком вторящий пробудившемуся гаду.
Этот ни с чем не сравнимый страх. Я мало чего боюсь. И это не опасения показаться смешным, глупым и некомпетентным. Не ужас сделать ей больно и плохо. А чем тогда я занимался несколько минут назад?! Я ведь почти убил ее, задушил. Почти руками. Это был страх открыться, подставить себя под удар. Боязнь эмоциональной уязвимости. Хватило бы ей мудрости быть чуть медленнее, чуть осторожней. К сожалению, я мучительно
Такова уж была моя природа, что я мог терпеть какую угодно боль, любые унижения и страдания, кроме прикосновения к сфере отношений. К единственной критической точке нежности и любви к женщине, способной разрушить все строение, как карточный домик.
Физики я не боялся. Чай, не маленький мальчик. Я не только видел ее со стороны. И не только самую противную животную ипостась. Скрываясь под дезиллюминационкой в доме друга, я становился пару раз, не афишируя свою персону, свидетелем деления супружеского ложа. Они ни в коем случае не знали о моем присутствии. А я видел, какова бывает предупредительная нежность, трепет желания, красота слияния и его органичность, не вычурная, но такая сладкая для обоих прелесть, что они спали сплетенные, не замечая неудобных поворотов, ракурсов и заломов.
В те моменты, когда я сам просыпался, выныривая из какого-то морока подле обнаженного тела, чаще всего находясь полуодетым, с остаточным привкусам алкоголя вперемешку с каким-нибудь зельем, снижающим критичность отношения к поступкам, а проще отключающим сознательную сторону, не было желания даже имя узнавать или осведомляться о каких-то нуждах вероятной партнерши. Я предпочитал автоматически вычищать эти встречи из головы, продолжая оставаться практически девственником.
Обстановка прошла мимо меня. Мы жили в почти безликих меблированных комнатах, снабженных удобствами. И было не интересно, что она успела переделать под свой вкус, потому что под спиной оказалась опора спинки дивана в гостиной. Очевидно, она подтолкнула и усадила меня. Села перпендикулярно, перекинула ноги через колени и заговорила:
— Как ты думаешь, где МакГонагалл нашла меня?
— Там же, где и МакМиллана. Устроила тут шотландское восстание!
— Почти верно, — она чуть запрокинула голову, приоткрыв губы в короткой ухмылке, шевельнув крыльями ястребиного носа.
А я отпустил себя, не веря, что делаю это. Что это на мою кисть в один оборот намотаны волосы, а очертания рта, тепло кожи, распахнутые в изумлении глаза, на которых можно пересчитать влажные черные ресницы — у самого моего лица.
Она ответила на поцелуй, открылась беззастенчиво. Несколько раз, топя в смущении, столкнулись два немаленьких носа, пока мы не нашли разворот немного неудобный, обдавая друг друга теплым сопением. Целоваться было вкусно! К моему восторгу химия, которой я придавал довольно много мистического значения, одобрила наше слияние. Не казалось, что мокро, что грязно меняться слюной, что сталкиваться языками противно, особенно лаская.
И она не только ответила, перехватив инициативу, заставив задохнуться под ее весом, в тесных объятиях гибких, но удивительно сильных рук. Как странно, но я не мог представить, что поцелуй может быть откровением, что можно пить чье-то дыхание, вкушая исцеляющую мягкость губ.
С тяжелым вздохом она отцепилась, вжалась острым подбородком над ключицей и продолжила без зрительного контакта:
— Я получила письмо с просьбой о встрече. Это недалеко, записка содержала координаты.
— Так вот откуда были тревожные сны!
— Один хуже другого! — согласилась моя Ворона.
— Ворона! Безмозглая ворона! Во мне давно нет никакой ценности. Имеется немного опыта мыслить быстро и неординарно. Возможно, вместе мы бы придумали что-нибудь.
— Перестань обзываться! Все обошлось! Это был родственник моей матери. Да, он помогал спрятать меня от возможного правосудия, но понятия не имел, что за миссию могут возложить на мои плечи.
— И все равно опрометчиво, если ты думала, что придется держать ответ! Ты рассказала? — в голове бушевал ураган.
Это как грибница, ее нити могут тянуться на десятки километров. И никогда не знаешь, где искать концы.
— Пока нет. Тут я как раз вспомнила, что могу посоветоваться с тобой и просто должна. Насколько бы ни был силен страх за тебя!
— Не надо за меня бояться! Почему?.. — я осекся, понимая, что преступаю определенную грань, вынуждаю откровенничать совсем не деликатно.
— А… Так бывает…
Она отстала, пересела, оставляя между нами расстояние в ладонь. Мою женщину — приятно было так думать — потряхивало от участившегося сердцебиения. Его можно было проследить на крупных сосудах шеи, пульсирующих бешено. Она еле могла дышать в который раз за вечер, захлебываясь словами:
— Потому что я влюбилась в тебя! В такого, как есть. Ты не венец красоты. Настораживающий, опасный, слишком часто злой, язвительный. И я до сих пор не могу понять, нужна ли я тебе! Ты замкнут. И так тебе кажется комфортней. Но ты ведь простишь, что я нарушаю эту оболочку?
Сколько градаций глупости и степеней близорукости можно назвать, кроме явно медицинских диагнозов? Я был на самой вершине списка. Я почти пропустил мимо то, что хотел услышать всю жизнь.
— Ты позволишь любить себя? — финишировала она, еле переводя дух.
Она ничего не просила взамен! Должно быть, я где-то незаметно умер, и мое тело разлагается до тех пор, пока не хватятся преподавателя скучного, но необходимого предмета. Ну, а дух за неведомые заслуги почил в Раю, который для меня заключался в трех словах, сказанных женщиной.
— Позволю ли? Это все, о чем я мечтаю! Но во мне есть неизменяемые основы, которые тебе, возможно, не понравятся…
— Ни в коем случае не меняйся! Мне нравится все как есть!
— Потому что ты не знаешь, как может быть. Надо только еще немного времени.
— А я знаю, как его сократить?
Она не утверждала, а спрашивала, перекладывая ответственность дальнейшей инициативы на меня. Прикрыла глаза и прислонилась головой к моему плечу. Я чувствовал, что признанию отданы почти все силы.
Все еще словно во сне, моя рука, мои пальцы, прикасающиеся к ее щеке, берущие под затылок. Рывок к себе безвольного тела. И вдруг напряжение и ответ. Она стремительно выгнулась, открывая беззащитную шею, чуть выпирающий хрящ под тонкой и такой непривычно яркой кожей. Тоскливо скрипнули пуговицы в петлях, натянувшейся на груди черной шелковой блузы. Я прикоснулся губами к яремной впадинке между острых ключиц и спрятал ее, распластав по себе. Но только для того, чтобы собраться и со вздохом нырнуть в бесконечный поцелуй.