Приглашение в ад
Шрифт:
художник. Кисть коснулась холста. В то же мгновение на мольберт набежала тень.
Уинстон Черчилль недовольно оглянулся. Легкое облачко прикрыло солнце. Но едва Уинстон повернул
голову, облачко соскользнуло с ослепительного диска и, словно извиняясь за бестактность, полетело дальше.
“Даже облака видят во мне хозяина”, — с усмешкой подумал Уинстон. Эта самоуверенность еще более
подняла праздничное состояние духа. Здесь, на юге Франции, Черчилль редко расставался с хорошим
настроением.
при виде родных пейзажей. Его влекли краски яркие, сильные, не приглушенные капризами климата. Это и
было одной из причин, побудивших Уинстона принять приглашение владельца замка генерала Брутинелля
погостить с семьей в его владениях. Причиной приятной, но не единственной.
Черчилль был уже немолодым человеком, ему шел шестьдесят четвертый год. В бурном море
политической жизни Уинстон много раз взлетал на гребень и падал с него. Немало подпортила карьеру
неудавшаяся авантюра с захватом турецкого полуострова Галлиполи во время первой мировой войны. Уинстон
осуществлял свой план с упорством фанатика. Однако переоценка возможностей военного флота,
несогласованность в действиях командующих различными родами войск привели к тому, что многие матери
справедливо стали называть Черчилля “убийцей наших сыновей”. Каждый раз, соскальзывая с очередного
гребня, он на время уходил в тень, чтобы дождаться следующей волны. Вот и теперь Уинстона не покидало
ощущение, что приближается его звездный час.
Незадолго до отъезда во Францию вышел сборник речей “Почему Англия спала”. Пожалуй, это были
лучшие его речи за все время деятельности. В них он дальновидно указывал на реальную угрозу Англии со
стороны наращивающего стальные мускулы нацизма, разоблачал фальшивые обещания Гитлера, анализировал
соотношение сил и, что особенно было ценно, клеймил и высмеивал нацистов и соглашателей британского
кабинета. Его речи подготавливали общественное мнение к неизбежному столкновению с фашизмом.
Выход сборника способствовал новому подъему авторитета Черчилля в стране. Невилл Чемберлен,
возглавлявший британский кабинет, не мог не считаться с этим.
Уинстон был слишком опытным лоцманом, знавшим политические течения и мели. В надежде, что
Чемберлен включит его в состав кабинета, Черчилль решил на время умерить критический пыл. Чтобы это не
выглядело отступлением в глазах избирателей, а объяснялось естественной паузой, Уинстон принял
приглашение своего старого приятеля-генерала и отправился “в отпуск по состоянию здоровья” во Францию.
На первый взгляд, в упрямом и временами яростном противодействии Гитлеру
Миллионы людей в Англии — и не только в Англии — знали о давней симпатии Черчилля к Бенито Муссолини
и к итальянскому фашизму вообще. Муссолини Уинстон почитал как государственного деятеля, вождя нации,
хвалил его личные человеческие достоинства. Для Черчилля Муссолини прежде всего был борцом против
коммунизма. Уинстон всю жизнь мечтал задушить власть большевиков и развеять на очаге военного костра
пепел самих коммунистических идей. Казалось бы, все понятно.
Однако нежность к Муссолини заметно поубавилась после вторжения итальянцев в Абиссинию. Вовсе не
потому, что колониальная авантюра претила Черчиллю: просто на сей раз итальянский фашизм затронул
имперские интересы британского льва.
Негативное отношение к Гитлеру складывалось на более сложной основе.
Непоколебимый аристократ, приверженец знатности родов, Уинстон в тридцатых годах восхищался
“простым ефрейтором, поднявшимся на государственную высоту и сумевшим вернуть Германию в ряд
государств, с которыми вынуждены считаться остальные”. В одной из книг своих очерков он даже нарисовал
политический портрет фюрера. Но нужно отдать должное государственному чутью Черчилля: сквозь дыры в
разорванном Версальском договоре он разглядел истинное обличье германского фашизма, почуял волчий
аппетит Гитлера.
О, британский политик был совсем не против того, чтобы обратить вожделения неистового Адольфа на
восток! Но… тут вырастало это очень большое “НО”. С одной стороны, неплохо было бы, чтобы фашисты
поставили на колени красную Россию. С другой — это должно было неизмеримо усилить фашистскую
Германию.
Не случайно горячность его речи в парламенте произвела впечатление даже на твердолобых. Ударяя в
запальчивости кулаком по трибуне, Уинстон почти кричал в зал, как всегда, прибегая к гиперболам:
— Ни одна страна не является столь уязвимой, как наша, и ни одна не сулит грабителю большей
наживы… Мы с нашей огромной столицей -этой величайшей мишенью в мире, напоминающей как бы
огромную, жирную, дорогую корову, привязанную для приманки хищников, — находимся в таком положении, в
каком мы никогда не были в прошлом и в каком ни одна другая страна не находится в настоящее время… Я
утверждаю, что Германия в нарушение мирного договора уже создала военную авиацию, равную по своей мощи
почти двум третям нынешних оборонительных воздушных сил нашей метрополии…
Размышляя о судьбах Британии, Черчилль понимал: любое усиление фашистской Германии поставит его