Приговор
Шрифт:
То ли от яркого столба солнечного света, беспрепятственно проникавшего в зал сквозь незашторенное окно, то ли по какой-то другой причине казалось, что в наполненном людьми помещении плавает легкий туман, в котором все контуры — и предметов, и слов — теряют четкость, расплываются, сливаются одно с другим. Такое впечатление — и наверняка не только у Федорова — то нарастало, то падало во время адвокатской речи.
— Невозможно не согласиться и с характеристикой, которая была дана советской молодежи — и кому придет в голову оспаривать, что ее руками созданы новые города, строится БАМ, засеваются плодородные поля?.. И если бы мне захотелось не поправить, а лишь дополнить столь красочную характеристику, то лишь в единственном отношении. Новое время — новые песни. И молодежь, оставаясь по духу прежней, во внешних приметах и проявлениях стала другой. Вот на что — и только на это — рискнул бы я обратить внимание моего коллеги.
— Каждый апеллирует к собственному опыту. В мое время школьники с увлечением собирали старинные монеты, марки, коллекционировали
Ну, ловок...— усмехнулся Федоров, слушая Горского. Ему вспомнилась давняя прогулка с Татьяной, танцплощадка, мимо которой они проходили, их тогдашние светлые безмятежные мысли — и то, чем все кончилось...
— Да, мы немало здесь наслышались о культе силы и суперменстве. Попытки свидетеля Шульгина приравнять порнографию к творениям кисти Гойи или Джорджоне по меньшей мере смешны, а его, с позволения сказать, «деятельность» по приобщению молодых людей к столь ценимому им искусству нашла заслуженную квалификацию в статьях уголовного кодекса. Но мне хотелось упомянуть о другом. Кому из нас в юности не мечталось быть сильным — самым сильным! В борьбе, в беге, в плавании, в учении, если оно нас увлекало... Это естественное соревновательное. чувство, и этим объясняется, по-моему, тяга современной молодежи к спорту, к той же борьбе каратэ. Следует ли осуждать ее за это?.. Я понимаю, уважаемый прокурор — женщина, ей претит проявление грубой физической силы. Но смею утверждать, что соревнование в борьбе для мужчин, юношей так же естественно, как для женщин, девушек — соревнование в печении тортов или вышивании болгарским крестом...
— Нет, я не стремлюсь приукрасить или тем более отрицать негативные явления в нашей жизни, прежде всего — в молодежной среде. Но я за то, чтобы черное видеть черным, а белое — белым. И мне кажется, что люди, знающие молодежь очень близко,, так сказать — вплотную, стоят на той же точке зрения. Эти люди — учителя школы № 44. Они совершенно искренне, непредвзято давали характеристики своим питомцам — и в этих характеристиках мы не отыщем и следов того, образно говоря, апокалипсического ужаса, который порой прорывался в тоне моего уважаемого коллеги, когда он указывал на противоречие между этими характеристиками, представленными школой суду, и тем якобы истинным обликом подсудимых, каким видится он обвинению. Далее я и перехожу к этому «истинному облику», обрисованному здесь столь красноречиво и зловеще...
Курдаков сидел с тяжелым, каменным лицом, глядя прямо перед собой, в зал, и было трудно понять не только то, как относится он к словам адвоката, но — вообще слышит ли он Горского. На сморщенном личике Катушкиной замерло выражение недоверия и даже какого-то страха, в то время как Саркисов, склонив красивую седеющую голову к левому плечу, не слушал, а как бы с величайшим наслаждением дегустировал каждое слово, произносимое Горским, а в иных случаях и легонько кивал в знак согласия. То ли от жары (она была в форменном кителе, упрямо не снимая его, хотя солнце палило все невыносимей), то ли от внутреннего возбуждения, с которым она едва справлялась, Кравцова сидела разрумянясь, попунцовев до кончиков ушей. Улыбка на губах у нее застыла, как нарисованная. Но во всем зале — а Федоров, изредка оборачиваясь, благодаря своему месту и росту видел его весь — почти не было лиц, которые, по мере выступления Горского, не оживлялись бы, не освещались все ярче...
— Обратимся к главной фигуре нашего процесса — к Виктору Федорову. Я далек, буду откровенен, от того, чтобы, подобно моему коллеге, ставить ему чуть ли не в упрек, что родился и вырос он в прекрасной интеллигентной семье, что отец его — известный журналист, мать — работник культуры. Антимещанский дух, активная гражданственность, ощущение прочности высоких гуманистических ценностей — все это было той атмосферой, которая формировала личность юноши. Как мы слышали, он был участником, а часто и победителем олимпиад по математике, физике, он занимался различными видами спорта — плаванием, фехтованием, наконец, модной среди молодежи борьбой каратэ, которой, на мой взгляд, было уделено здесь слишком много внимания... Это не значит, что он был ангелом или пай-мальчиком, отнюдь нет. Но будем честны до конца — кому из нас, да еще в юном возрасте, не хотелось испытать на себе азарта карточной игры, о которой мы только читали в то время у Пушкина в «Пиковой даме» или у Достоевского в «Игроке»?.. Кому не мерещились романтичные бригантины и пресловутая «бутылка рома», выпиваемая под аккомпанемент удалой пиратской песни «Двенадцать человек на сундук мертвеца»?.. А вершина отроческих подвигов — угон мотоцикла, чтобы прокатиться на нем сотню метров и оставить в соседнем дворе? Разве это не продолжение игры в «похищения», без которых не обходится ни один детектив — это и бедствие, и развлечение, и задача-головоломка XX века — для читателей и кино-телезрителей?.. Будем снисходительны к юности. Ей тоже хотелось бы героики, риска, хотелось бы
Чем дальше Федоров слушал адвоката, тем больше покоряли его артистизм Горского, его логика, изощренное умение каждый факт повернуть выгодной для себя стороной — и едва заметным движением вдруг переиначить неотразимый прежде чертеж. Рядом с ним речь Кравцовой казалась грубой, топорной работой.
Горский между тем вкратце остановился на Глебе Николаеве и Валерии Харитонове, подчеркнув строгую индивидуальность подхода к проблемам воспитания в каждой из трех семей, и, не углубляясь в детали, предоставил педагогам выяснить, какая из этих систем лучше... Сам же, вскинув к глазам правую руку и демонстративно вглядевшись в часовой циферблат, а шел уже четвертый час, поблагодарил суд за терпение, проявленное по отношению к чересчур, быть может, пространному вступлению к его речи,— пространному, но совершенно необходимому...
— Теперь,— сказал Горский, — мы переходим к самой сути дела — к преступлению, а точнее — к рассмотрению факта преступления...
Он вновь посмотрел на часы, широким, светлого металла, суставчатым браслетом охватывающие его крепкое, круглое запястье. Он волновался, хотя и не желал показывать этого. Но, уловив его волнение, напрягся, затаил дыхание весь зал.
10
— Прежде всего мне представляется необходимым обратить самое пристальное внимание суда на вопрос о мотивах преступления. Нельзя не согласиться с утверждением прокурора, что безмотивных преступлений, строго говоря, не бывает. И убедительной выглядит картина лишь такого преступления, мотивы которого нам ясны. Именно эту задачу поставило перед собой обвинение, пытаясь доказать, что у трех обвиняемых, трех моих подзащитных, имелись причины для того, чтобы убить человека, которого они видели в первый раз, с которым их не связывали никакого рода счеты. Мой коллега чисто умозрительным путем попытался обозначить такие мотивы, не будучи в силах подкрепить свои произвольные построения буквально ни единым фактом. На этом основании я отметаю их целиком и полностью. Право на это дает мне приведенный выше анализ личности подзащитных, их семейное воспитание, характеристики, данные каждому из них школой, ее педагогами. Прошу товарищей судей также учесть, на чем базировался престиж семей, воспитавших моих подзащитных, какие примеры с младенческих лет были у них перед глазами — я имею в виду родителей и весь домашний уклад, их взрастивший. Прошу также учесть, что школа, возглавляемая директором Конкиным (да, я не оговорился, ибо лишение товарища Конкина поста директора незаконно, и он если не юридически, то фактически продолжает оставаться ее директором)...
(Ай, лихо!— усмехнулся Федоров.— Молодец, Горский!)..
— ...Школа эта отнюдь не по формальным показателям считается в городе лучшей, и нет никаких причин ставить под сомнение честность и порядочность ее педагогов: они отдают себе отчет в значении, которое имеет каждое их слово, каждая запятая в представленных суду документах.
— С таким же успехом можно было бы заподозрить в совершенном преступлении чуть ли не любого встреченного на улице молодого человека — боюсь, так оно и случилось после долгих и безуспешных попыток обнаружить истинных преступников, совершивших убийство в центре города, весенним вечером, у всех на глазах...
— В нашу задачу не входит решать, по каким мотивам была совершена эта ошибка. Наша задача — не позволить ее усугубить.
— Эту простую истину понял свидетель Савушкин — кстати, единственный серьезный свидетель, на которого опиралось обвинение. Но в ходе судебного следствия свидетель Савушкин отказался от прежних показаний. Мы не можем сомневаться в его искренности, товарищи судьи. Во-первых, Савушкин отдает себе отпет в том, что за ложные показания на суде ему пришлось бы отвечать в уголовном порядке. Во-вторых, ни у меня и ни у кого, думается мне, в этом зале не возникло сомнения в абсолютной честности Савушкина, который ради торжества правды и справедливости не побоялся сделанным здесь признанием выставить себя в крайне, скажем так, непривлекательном виде. «Я не хочу идти против своей совести. На мне и без того одна смерть. И я не хочу...» Это его слова, я их записал, и хотя фраза оборвана на полуслове, каждому ясно, что он намеревался сказать.