Приговорённые к счастью
Шрифт:
– А если мы наврём с три короба? – не сдавался Валера, отмахнувшись от матери.
– Во-первых, я наверняка замечу подвох. Крайне неблагоприятный показатель! Во-вторых, это невыгодно вам. При вероятном негативном сценарии общество постарается переложить свои расходы на ваши плечи. Снова привлекут меня – того, кто прошляпил страховой случай. Последуют разбирательства, и правда всё равно вылезет наружу. Зачем вам начинать жизнь у нас обманщиками? Или ещё хуже – растратить огромные средства и, вероятнее всего, остаться ни с чем? Передать по наследству долги и единственно уповать
– Всё так, – печально подтвердил Ахилл. – Валерка, вырастешь и поймёшь, что деньги на деревьях давно уже не растут. Если бы я знал, где достать нужную сумму, да хоть маленькую долю… – Он махнул рукой. – С вами-то в долги влезли, – добавил он Бальтазару.
Тот поморгал.
– Валера, – обратился Бальтазар к насупленному юноше. – У вас замечательный пёс и, кажется, э-э… очеловеченный. Мне показалось, он со мной поздоровался на интерлингве…
Пёс склонил голову набок, оценивающе оглядывая Бальтазара, посмотрел на Валеру и пару раз тявкнул – на этот раз что-то невразумительное.
– Нет, Клык – обычная собака. Знает сотню слов, десяток на интерлингве. Вы чужак, поэтому интерлингва. Сейчас спросил: «Можно вас укусить?» – Валера почесал пса за ухом. – Клык, сидеть. Нельзя кусать!
– Прекрасно! Спрашивает разрешения. В моё время таких умных собак не водилось. Ну так вот, я вижу, вы любите пса. И все любят, и мне он нравится… – Бальтазар замолчал.
– Но… – проговорил за него Валера.
– Но по роду занятий я знаком со статистикой Института. Открою секрет, наверное, для вас неприятный: настоящих домашних животных у нас почти нет. Редкая причуда экстравагантных богатеев. И отношение окружающих к этим чудакам, скажу прямо, не лучшее…
– Я понял! – перебил его Валера. – Вы намекаете, что, «воскреснув», – показал он пальцами кавычки, – я перестану любить животных? Людей? Как-нибудь обойдусь без вашего «рая»! Слышите? – бросил он родителям.
– Наплодили дураков, – недовольно пробормотал жене Ахилл и вышел из комнаты.
– Валера, выводы неправильные, – мягко возразил посмертный следователь. – Наш мир – это мир людей, созданный людьми для людей. Наш человек – это рафинированная часть человека, самая суть. И, конечно, мы любим других людей, а прежде всего – своих близких. И питомцы у нас есть, но искусственные: электронные копии. У меня самого дома такой бандит живёт – котик. Они дешёвые, а люди дорогие – во всех смыслах.
Валера, раздражённый, заелозил на месте и, не говоря больше ни слова, принялся гладить пса. Тот добродушно рычал, прижимал уши и махал хвостом. На следователя пёс глядел, как тому показалось, с презрением.
Бальтазар решил не терять времени в отсутствие Ахилла и попросил у Паскуэлы доступ к цифровому архиву Фомы с перепиской, связями, новостными подписками, выставленными там и сям сердечками, смайликами и прочими электронными отпечатками. Конечно, строго следуя букве закона, правильно было получить разрешение и матери, и отца. Но дух закона
– Большой Отец неусыпно следит за тобой, – хмыкнул Валера. – И всё записывает.
– Ради блага чад своих, потому что любит их, – поддержал его фронду Бальтазар с ироничной улыбкой.
– Думаю, муж не будет против, – после недолгого колебания согласилась Паскуэла и выдала ему разрешение.
Немедленно сломав личную печать Фомы, Бальтазар выкачал к себе архивы и запустил обученного мозговичка, чтобы разбирал тексты, реакции, искал смыслы и строил догадки, а главное – чтобы вытащил на свет любой намёк на связь с «Реактивными зигзагами». Данных оказалось неожиданно мало, поэтому почти сразу пришли скучные ответы: обычный человек в обычном окружении – родственники, сверстники, знакомцы с работы.
Бальтазар пробежался по списку контактов, отсортированному по их весомости. Ого! На предпоследней строчке – Иван Иваныч, хорошо знакомый ему историк-лаборант из местного филиала Института Времени. Фома отправил тому единственное сообщение: «Ты как?», оставшееся без ответа. Похоже, по ошибке: тот у него в рабочих контактах вместе с полусотней других сотрудников Института. На всякий случай Бальтазар добавил к разбору свою переписку с Иваном Иванычем. Мозговичок перелопатил весь объём заново, но выводов не поменял, только спустил лаборанта на последнее место. Случайный здесь человек, как и вся нижняя половина списка.
Никаких причин для самоубийства – наихудший из признаков, хороший повод для Института задрать ценник. И никаких связей с ракетной корпорацией, – даже через пятые руки, ни единой зацепки. Плохо.
В дверях появился Ахилл с бутылкой и со стаканом.
– Я ничего не пропустил? – спросил он.
– Лунянин выманил у мамы доступ к электронке брата, – доложил ему Валера.
– А чего меня не дождались? Я, может, против! – нетвёрдо сказал Ахилл. Вздохнул и махнул рукой: – Забирайте, раз влезли.
– Есть что? – спросил Валера, глядя, как посмертный следователь озабоченно листает бумаги в своём планшете.
– Нет, – буркнул тот, не поднимая головы.
– А это хороший признак? – спросила у него Паскуэла.
Бальтазар оторвался от выверки аналитических выкладок и посмотрел на неё.
– Очень может быть, но судить пока рано, – уклончиво ответил он и вернулся к работе.
– Вы не замечали странностей в поведении Фомы? – спросил Бальтазар через минуту, когда закончил.
– Знаете, в последнее время он и в самом деле от всех отстранился. Говорил не пойми что: «Отрицаю бытие – его нет, всё фикция вроде голограммы», – призналась Паскуэла после заминки. – И друзей всех растерял.
– Возраст у него такой, отрицающий, – сказал Ахилл о сыне так, будто тот жив-здоров и просто отлучился.
Ахилл плеснул в стакан янтарной жидкости и выпил в один глоток.
– Я уверен: мой сын не самоубийца! Его убили! Проникли в дом, зарезали и повесили на двери. Лучше бы убийц искали, чем нервы нам выматывать, – добавил он с раздражением и приложился к бутылке, обойдясь уже без стакана.