Приговоренный умирает в пять
Шрифт:
– Благодарю вас, - заставил себя выговорить Вернер Ле-жанвье.
– Я очень тронут.
– Да бросьте!
– усмехнулся его гость.
– Откройте. Вы по-прежнему не любите английских, а?
В портсигаре находились "житан" из маисовой бумаги, чем адвокат был по-настоящему тронут.
– Выпьем?
– предложил он.
– С удовольствием.
В третьем ящике левой тумбы оказались и два прозрачных пластиковых стаканчика.
Дрожащей рукой адвокат наполнил их до краев.
– Ну что ж... За ваше воскресение!
–
– откликнулся Лазарь.
В тюрьме ему, бог знает как, удалось загореть, глаза его под тяжелыми веками оставались ярко-синими, ему нельзя было дать и тридцати лет, хотя на самом деле он подбирался к сорока.
Одним глотком он опорожнил стаканчик и посмотрел сквозь него на свет.
– Вы всякий раз даете себя вот так околпачить, дорогой мэтр?
Лежанвье нахмурил брови:
– Простите?
– Тот, второй, который дожидался моего ухода, чтобы ворваться к Габи и сделать свое черное дело, оставив все улики против меня, - вы действительно поверили в его существование?
– Разумеется, - ответил Лежанвье.
– Когда вы заставляли Мармона и Ван Дамме отказаться от своих показаний, упирая на близорукость одного и на тугоухость другого, вы вели честную игру?
– Да.
– И когда подняли инспектора Бефа на смех, это было искренне? Вы действительно сочли его бездарью? Вы не пытались вешать присяжным лапшу на уши?
– Нет.
– Короче говоря, вы с самого начала поверили в мою невиновность?
– Да, иначе я не стал бы...
– Вот придурок!
– сказал с восхищением Лазарь.
Постепенно адвокат начал воспринимать и свет настольной лампы, и тиканье часов, и чернильный запах, исходивший от бювара.
– Оклемались, дорогой мэтр?
– сердечно осведомился Лазарь. Держите-ка, это одна из тех розовых пилюль, которые вы то и дело таскали из жилетного кармана во время процесса. Глотайте!.. Вам получше - или, может, вызвать врача?
– Не надо никого вызывать. Отодвиньтесь.
Лазарь покорно уселся в свое кресло.
– Рассердились?.. Ну конечно же... Мне бы следовало сначала подготовить вас, а не рубить вот так сплеча. Заметьте, дорогой мэтр: когда вы посоветовали мне поискать другого законника, я и пальцем не шевельнул, чтобы вас удержать. Тут вы обязаны отдать мне должное. Вы уже собирались уходить, но напоследок спросили, я ли убил эту чертовку Га-би, и...
– Вы ответили "нет".
– Это же золотое правило: "Никогда не признавайтесь!" Или мне надо было признаться, пообещать вам, что я больше так не буду?.. Кто из нас двоих рисковал головой?
– Лично я признался бы.,.
– Pereat mundus, fiat justitia [Пусть погибнет мир, но да свершится правосудие (лат.)], верно? И сколько я получил бы за свою честность - это еще при условии, что мне удалось бы ускользнуть из лап Дейблера? Лет двадцать?
– Может быть, меньше, если бы вы признались мне во всем.
– А может, больше? Адвокат промолчал.
– Как-нибудь в следующий раз!
–
Его преступление нельзя простить. Габриэлла Конти, которая была старше его на двадцать лет, ухаживала за ним как мать. Обманутая, поруганная, она совершила лишь одну ошибку: прекратила снабжать его деньгами.
А он прекратил ее существование, перерезав ей горло.
Как и всегда, когда чувства грозили возобладать над рассудком, Вернер Лежанвье подверг себя допросу.
Чем вызвано его внезапное отвращение к Лазарю - ужасом, который внушает ему это преступление, или же тем, что его самого обвели вокруг пальца: впервые за всю свою долгую карьеру защитника мэтр Лежанвье добился оправдания убийцы, считая его невиновным, и тем самым, пусть и невольно, не дал свершиться правосудию?..
"За единственного заступника сирот, который регулярно лишает Вдову ее законной добычи"...
"За непобедимого поборника невинных"...
"За самого ревностного служителя Фемиды"...
Незаслуженный лавровый венок, который теперь впору разве что ощипать да в подливу.
"Неповторимый успех!"
Что верно, то верно - если только его не обведут вокруг пальца сразу двое таких Лазарей!
Может быть, его друзья так об этом и не узнают, но "великий Лежанвье" только что наконец свернул себе шею.
Без свидетелей, один на один с наглым прохвостом.
Но когда тебя зовут Лежанвье, от этого боль не становится менее острой.
– Вон отсюда!
– скомандовал адвокат.
– Убирайтесь, пока я сам вас не вышвырнул!
Потом его вдруг осенило, и он похолодел.
– Вы оправданы. К чему эта запоздалая исповедь? Чтобы заставить меня мучиться угрызениями совести, понудить уйти в отставку?
Лазарь прикинулся жеманной барышней:
– Тсс, вот вы и опять побледнели! Выпейте глоток, дорогой мэтр, это вас взбодрит... В срочных случаях некоторые кардиологи, не обремененные предрассудками, за неимением под рукой лучшего лекарства прибегают к виски. Лично я, впрочем, лучшего лекарства не знаю.
Лежанвье выпил. Интересно, как Лазарь подготовил Еаби Конти к тому, чтобы перерезать ей горло? Также попытался усыпить ее бдительность убаюкивающим бормотанием?
– Говорите!
– сдавленно проговорил он.
– Чего вы от меня хотите? Даю вам пять минут.
Убогая самозащита. Лазарь не спешил. Прищурив правый глаз, он вопросительно изогнул левую бровь:
– Вы ожидаете скорого возвращения госпожи Лежанвье? Вы назначили ей какой-то час? Между нами говоря, я бы здорово удивился, если б она вдруг решила пожертвовать хоть минутой из отпущенного ей времени...
– Я просил вас уточнить цель - истинную цель - вашего визита.
– Сейчас, сейчас, дорогой мэтр! Но для начала... попытайтесь ненадолго влезть в мою шкуру, которая, быть может, немногого стоит, но другой, увы, не найти...