Приказано поступать по совести
Шрифт:
– Здесь жил мой друг. Я ищу его бабушку с дедушкой. Ты не знаешь, где они могут быть?
Она вмиг погрустнела, и, замявшись, наконец заговорила:
– Американцы прошли здесь. Вырезали весь дом. Даже стариков и детей не пожалели. Я единственная выжила, сумела спрятаться. А когда они ушли, дом обнесли мародёры. Первые этажи полностью обчистили.
– отрывисто говорила она.
– Почему ты здесь? Где твои родители?
– спросил я.
– Я болела, а потому не пошла в школу. Я пряталась всё время, а потом меня нашли русские. А потом мама вернулась домой. Сказала, что папу
– её голос дрогнул - Ей нелегко, но военные помогают нам. Еду приносят. Надеюсь, всё будет хорошо и мы заживём, как раньше.
– Обязательно заживём!
– поспешил приободрить я, почувствовав, как сердце неприятно кольнуло.
– А где твой друг?
– вдруг поинтересовалась она.
– Погиб. Защитил меня и погиб...
– сказал я, чувствуя, как к глазам поступают слёзы.
Она промолчала, лишь опустив взгляд, явно почувствовав вину за неловкий вопрос. Так мы стояли несколько минут, после чего я направился к выходу. Она провожала меня взглядом.
– Береги себя.
– бросил я напоследок.
– Ты тоже.
– полным серьёзности тоном ответила она.
Я спускался по узкой лестнице вниз, переваривая услышанное. Выходит, в этом доме больше никто не живёт, кроме этой девочки и её матери. Американцы убили всех - даже бабушку и дедушку Вадика. Ни за что. И таких домов в городе десятки. Домов, где отныне никто не живёт. Домов, где смерть одержала победу над жизнью. Мне было стыдно и одновременно больно. Стыдно за то, что не смог этого предотвратить. Больно за то, что оказался не в состоянии исполнить последнее желание Вадика.
Выйдя на улицу, я направился в сторону конечной остановки, рядом с которой жил Егор. Путь дотуда у меня занял некоторое время, за которое на улицах стали появляться первые люди. Город оживал после ночного сна, утопая в лучах холодного, декабрьского солнца. Холодный ветер дул в лицо, однако снега сегодня не было. Наконец я достиг конечной остановки, после чего углубился в окраинные дворы, в поисках одной, конкретной девятиэтажки, среди прочих имевшей для меня колоссальное значение.
Вопреки тому, что близлежащие дворы были разрушены, именно этот дом остался невредим. Здесь даже работало электричество - я это понял по тому, что входная дверь в подъезд была заперта на магнитный замок. Я позвонил в домофон. Один раз, второй, третий. Никто не отвечал. И когда я уже было хотел бросить попытки дозвониться и уйти прочь, по ту сторону кто-то снял трубку.
– Кто там?
– настороженно спросил знакомый мужской голос.
– Это Андрей. Андрей Белозёров. Откройте, пожалуйста.
– ответил я.
Послышались шорохи, после чего магнитный замок отворился и я, потянув дверь на себя, вошёл в подъезд. По лестнице я взбежал на третий этаж, встав напротив массивной чёрной двери, ведшей в тамбур. Я замер, вслушиваясь в звенящую тишину. По ту сторону двери звучали шорохи. Там кто-то был. Прямо сейчас этот кто-то, кому принадлежал мужской голос, смотрел на меня в глазок. И вот, ручка дёрнулась и дверь отворилась. В дверном проёме стоял высокий, подтянутый мужчина - отец Егора. Из-за его спины выглядывала невысокая, худощавая женщина с, по-видимому, заплаканным лицом.
– Андрей?
–
– Да, Ярослав Семёнович.
– печально ухмыльнулся я.
– впустите?
– Конечно, Андрюша, проходи!
– засуетилась мама Егора - Завтракать будешь?
– Не откажусь.
– с радостью принял приглашение я, одновременно чувствуя на языке горький привкус предстоящего тяжёлого разговора.
Я вошёл внутрь и, разувшись, проследовал на кухню, вслед за отцом Егора. На плите стояла кастрюля с бурлившей в ней молочной кашей. На тарелке, стоявшей посреди стола, были выложены ломоти хлеба и сыра. В вазочку рядом были насыпаны шоколадные конфеты.
Мама Егора поставила перед нами тарелки с кашей и выдала ложки, после чего уселась рядом с мужем, напротив меня.
– О себе рассказывать не буду.
– преодолев вставший в горле ком, начал я.
– Я по поводу Егора.
– Мы были в администрации. Он в списках пропавших без вести! Он жив? Ты знаешь, где он?!
– вопросил Ярослав Семёнович.
В глазах родителей Егора виднелась надежда на то, что я пришёл, дабы принести им радостную весть. И от того мне было ещё сложнее сказать им о том, что я здесь, чтобы сообщить им о гибели сына. О том, что их мальчик никогда больше не вернётся домой. О том, что они никогда его больше не увидят.
– Он числится пропавшим без вести, - я с трудом выдавливал из себя слова, - потому что его тело не смогли опознать! Он погиб, Ярослав Семёнович!
– Как это...погиб?
– не поверил моим словам отец Егора.
Глаза же Юлии Андреевны были пусты.
– Он остался прикрывать наш отход, - сказал я дрожащим голосом, почувствовав, как на глаза наворачивают слёзы, - он остался стягивать огонь на себя, чтобы я смог отступить и увести детей в безопасное место. Он погиб в бою, подорвал себя гранатой, дабы не сдаться американцам!
Отец Егора опустил взгляд, дабы скрыть дрожь мускул и подступающие слёзы. Я расплакался самыми горькими слезами в своей жизни.
– Простите меня, пожалуйста!
– мямлил я - Простите!
– За что ты извиняешься?
– с недоумением спросила Юлия Андреевна, жалостливо посмотрев на меня.
– Он остался там, чтобы быть вместе с раненным Вадимом! Они оба погибли в бою! А я сбежал, не остался с ними! Я не заслужил этого! Я не должен был выжить! Я должен был остаться там, вместе с ними! Простите меня за это! Простите за то, что я живой!
– я захлёбывался слезами, проглатывал половину слов, не в силах выдержать позора.
Мне было стыдно признаться даже перед самим собой в своём малодушии, в том, что бросил друзей умирать.
– Но ведь ты не просто так сбежал!
– попыталась меня утешить мама Егора - Ты спас детей! Спас чужие жизни! Я знаю, ты был близок для Егора и для Вадима!
– Да...
– Они всегда считали, что нет большего долга, чести и награды, чем спасти чужую жизнь. Не вини себя за то, чего ты не мог предотвратить. Егор с Вадимом погибли не просто так - они погибли за тебя и за то, чтобы ты мог спасти жизни детей! Они погибли за то, во что верили всем сердцем!
– пытался меня разубедить Ярослав Семёнович.