Приключения без путешествий
Шрифт:
Шурик подошел к Виктору и подал ему крылатую девушку. Виктор обнял его за плечи и шепнул:
— Завтра жди звонка.
Потом вдруг сделал сердитое лицо и бросил Афоне:
— Выходи, машина ждет… И ты, Беляк, не отрывайся, все равно догоню, знаешь ведь…
И, не оглядываясь, пошел из подвала. За ним послушно плелись Афоня и Гришка. Замыкали шествие члены штаба по розыску пробки.
Уже на следующий день в вагоне пригородного поезда Ленинград— Пушкин Виктор рассказал
— Афоня этот — старый мой знакомец. Когда-то хорошим мастером был, на ювелирной фабрике работал. Потом начал пить и опустился. Водка его загубила. С работы его прогнали. Все продал, стал грязными делишками промышлять, ворованными вещами подторговывает и все больше золотом-серебром интересуется. У него и кличка среди воров — Ювелир. А Гришка никакой ему не племянник. Они соседи по квартире. Остался сиротой, жил с глухой бабкой и отбился от рук. Забросил школу, с утра до ночи по улицам каруселил. Афоня его приспособил к себе в помощники, научил тащить все, что плохо лежит… Я уже два раза отнимал у него мальчишку, в колонию отправлял, все надеюсь, что выправится… — Виктор помолчал и тихо добавил: — Пока успеха нет…
Ребята увидели его поскучневшее лицо и отвели глаза, как будто почувствовали вину за неисправимого Гришку.
— Когда ты мне вчера позвонил, — продолжал Виктор, — и назвал Беляка, я понял, что он опять из колонии сбежал и к Афоне прилип. Тем более что речь шла о золоте. Ясно, для кого старается. Поехал я по Афониному адресу. Подождал. Вижу — выходят. Брать их тут на месте не хотел, не был уверен, что пробку они с собой взяли. Решил накрыть с поличным и пошел следом. Проводил их до вашего подвала, а когда увидел, что дело до рукопашной доходит, вмешался.
Виктор внимательно оглядел членов штаба, как будто впервые их видел, и добавил:
— А вы молодцы! Хотя Афоня мог из вас отбивных котлет наделать, — не испугались. И держались дружно. Это главное.
Мальчики смутились. Похвала Виктора была для них высокой наградой. Особенно хорошо стало на душе у Шурика. Он поспешил перевести разговор на другую тему:
— А Толстой знает, что мы к нему едем?
— А как же! Я ему позвонил и доложил, что пробку разыскали его читатели — ребята и что хотят сами ему вручить.
— А он что?
— Приезжайте, говорит, с ними. Вот мы и едем.
Пока они шли от вокзала к дому Толстого, Виктор рассказывал об истории этого тихого, словно заснувшего городка, — о великом Пушкине, который здесь учился и написал свои первые стихи, о великолепных дворцах, построенных здесь русскими людьми.
День выдался пасмурный, теплый. На всем лежала серая тень неподвижных туч. Потемневшие листья на деревьях не шевелились. Ребята шли по широким улицам, мимо старых деревянных домиков, построенных еще до революции, и разговаривали вполголоса, словно боясь вспугнуть встававшие перед ними картины далекого прошлого.
— Здесь! —
Ребята почему-то оробели, и Виктору пришлось их подталкивать, когда они проходили в просторную, светлую комнату с длинным столом и множеством стульев. Уселись чинно, выпрямив спины и уложив руки на колени. Но сразу же вскочили: в комнату вошел Алексей Николаевич.
Юрка, изобразивший человека, вылезавшего из машины, был прав. Лицо писателя действительно выглядело строгим и надменным. И ребят он вначале как будто не заметил, — только протянул Виктору большую белую руку и остановился посреди комнаты.
Шурик, все утро готовившийся к вручению пробки, совсем растерялся. Но, поймав ободряющий взгляд Виктора, он шагнул вперед и, сбиваясь, проговорил:
— Дорогой Алексей Николаевич!.. Мы… наши ребята… с нашего двора просим не думать про нас плохо из-за этой пробки…
Шурик протянул Алексею Николаевичу крылатую девушку. Медленно, будто нехотя, Толстой принял статуэтку, и Шурик близко увидел его глаза, смотревшие из-под тяжелых век. В них не было ни строгости, ни надменности. Они смотрели на Шурика с участием и любопытством.
— Генка, который… взял эту пробку, — добавил Шурик, — никогда больше не будет… Мы — ребята — очень вас любим и обещаем, что всегда будем честными… и будем хорошо учиться.
Лицо Алексея Николаевича осветилось теплой, Дружеской улыбкой. Он протянул Шурику руку и сказал:
— Здравствуй! Как тебя зовут?
— Орехов… Александр.
Писатель пожал руку и Славику и Толе.
— Почему же вы этого Генку не привезли?
— Стыдно ему, Алексей Николаевич… Побоялся.
— Напрасно… А вы — делегаты от "нашего двора", так, что ли?
— Они — члены штаба по розыску пробки, — вмешался Виктор.
— Штаба? — удивился Толстой. — Это еще зачем?
— Дело ведь не простое, Алексей Николаевич. Им пришлось немало потрудиться. Они могут рассказать, боимся только время у вас отнимать.
— Послушаю, — заинтересовался Толстой. — Обязательно послушаю. Садитесь-ка за стол. Стоя только речи хорошо произносить.
Он вышел из комнаты. Женщина в белом передничке покрыла стол скатертью, принесла вазочки с пирожными и конфетами, расставила чашки.
Алексей Николаевич вернулся с трубкой в руках, раскурил ее и поднял глаза на Шурика:
— Рассказывай, начальник штаба, жду.
Рассказывали все вместе, и ребята, и Виктор, — дополняли друг друга, вспоминали подробности, весело смеялись. Толстой слушал, не перебивая их вопросами, и глядел то задумчиво, то добродушно посмеиваясь.
Потом пили кофе и Алексей Николаевич шутливо говорил мальчикам, что неприлично оставлять на столе пирожные и конфеты. Он расспрашивал у Виктора про Гришку и Афоню, у ребят — про их родителей и про школу.