Приключения Гекльберри Финна [Издание 1942 г.]

Твен Марк

— Впрочем, милый Джим, будь покоен: так или иначе, а ты будешь освобождён!

Джим сказал, что он согласен ждать. Мы начали болтать о старых временах. Джим рассказал, что дядя Сайлас и тётя Салли ежедневно навещают его и справляются, хорошо ли ему, сытно ли его кормят, — ласковые, добрые люди! Том воскликнул:

— Теперь я знаю, как передать тебе вещи: тётя и дядя сами принесут их тебе!

— Не делай, не делай этого, это так нелепо и бессмысленно! — горячо закричал я.

Но он не обратил на меня никакого внимания и продолжал развивать свои планы.

Он сообщил Джиму, что верёвочная лестница будет запечена в пироге и прислана ему через негра, который носит ему пищу. С ним же прибудут

ещё кое-какие более крупные вещи, а мелкие окажутся в карманах у дяди, и Джим должен постараться вытащить их незаметно. Некоторые же вещи будут привязаны к тесёмкам тётиного передника. Том долго объяснял ему, для какого употребления служит каждая вещь и как он должен вести дневник — кровью на рубашке. Бедный Джим никак не мог понять, для чего всё это нужно, но решил наконец, что он просто глуп, а мы — мудрые, учёные, знаем, что делаем. Он был на всё согласен и обещал исполнять все наши приказания в точности. Джим дал нам покурить, и мы провели время очень весело; затем выползли через прорытую яму и вернулись к себе в постель, но в каком жалком виде! Ещё бы, так проработать! Том был в отличном расположении духа. Он находил, что лучшей и более интересной забавы он сроду не видывал, что он был бы готов продлить её на всю жизнь и предоставил бы нашим детям освободить Джима и что Джим, наверно, вошёл бы во вкус и даже не желал бы свободы. Так можно было бы растянуть дело лет на восемьдесят. Вот было бы весело! То-то прославились бы все участники этого подвига!

На другой день мы распилили медный подсвечник на мелкие куски, и Том положил их в карман вместе с оловянною ложкою. Потом мы отправились к неграм в шалаш, и в то время, когда Сим, негр, который носил Джиму пищу, отвернулся, Том быстро всунул кусок подсвечника в хлеб, предназначенный для Джима. Затем мы последовали за негром, чтобы посмотреть, чем это кончится. Вот была потеха, невозможно описать! Джим стал жевать хлеб и чуть не сломал себе зубы, но сделал вид, что ему просто попался камешек: ведь мелкие камешки так часто попадаются в хлебе. Но после этого он уже ни чего не откусывал прямо, а сперва тыкал своё кушанье вилкой в трёх или четырёх местах.

Вдруг из-под кровати вылезла пара собак, вслед за ними ещё и ещё собаки, покуда их не набилось в чулан одиннадцать штук. Экая досада! Мы позабыли запереть дверь пристройки. Негр Сим только вскрикнул: «Колдовство!», да как бросится на пол, да как начнёт стонать, словно умирающий. Том распахнул дверь настежь, выбросил во двор кусок мяса из Джимовой порции, собаки кинулись на добычу, а вслед за ними выскочил и Том, захлопнув за собой дверь сарайчика. Я знал, что он замкнёт и другую дверь — от пристройки. Затем мы накинулись на негра, журили его, ласкали, уговаривали, расспрашивали, неужели ему опять что-нибудь померещилось. Он поднялся, пугливо озираясь:

— Мастер Сид, вы опять скажете, что я сумасшедший… но, ей же ей, я видел миллион собак или чертей, — право, не знаю, — я видел их вот сейчас! Мало того, мастер Сид, я их чувствовал, я чувствовал их, сэр: они все перескакивали через меня. Желал бы я двинуть хорошенько одного из этих чертей — только один разочек, больше мне не надо! Но ещё лучше, если б они совсем оставили меня в покое!

— Миллион собак или чертей?!

— Ладно, я скажу тебе, что я придумал. Почему они сюда забрались как раз во время завтрака беглого негра? А потому, что они голодны, вот почему. Ты испеки им заколдованный пирог — и дело с концом.

— Господи, мастер Сид, как же я испеку заколдованный

пирог? Я не умею. Я никогда ещё не слыхивал о таком пироге.

— Ну, хорошо, видно, мне придётся печь его самому.

— Ах, голубчик, правда, испечёте? Я вам в ножки поклонюсь.

— Хорошо, так и быть, только для тебя, — ты был добр к нам и показал нам беглого негра. Однако надо быть осторожнее. Только мы войдём сюда, ты повернись спиной, и что бы мы ни положили в миску, не показывай даже виду, что ты заметил. Да смотри не заглядывай, когда Джим будет вынимать кушанье из миски: чего доброго, случится беда! А пуще всего не притрагивайся к заколдованному пирогу.

— Да сохрани меня господь, мастер Сид! Я ни за какие миллионы не притронусь к нему и кончиком пальца!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Дядина рубашка. — Общее отчаяние. — Приготовления к побегу. — Заколдованный пирог.

Дело шло на лад. Мы вышли из чулана и отправились к мусорной куче на заднем дворе, где свалены были старые сапоги, тряпки, осколки бутылок, негодная оловянная посуда и тому подобный хлам, порылись и отыскали старый жестяной тазик, чтобы испечь пирог, кое-как заткнули в нём дыры, забрались в погреб и наполнили тазик мукой; потом пошли завтракать. По дороге мы подобрали два гвоздя, и Том сказал, что этими гвоздями узник очень удобно может нацарапать своё имя и подробную историю своих страданий на стенах темницы. Вот мы и сунули один из гвоздей в карман тётушкиного передника, висевшего тут же на стуле, а другой заложили за ленту дядиной шляпы, лежавшей на конторке, потому что мы слышали от детей, что папа и мама сегодня утром собираются навестить беглого негра. Когда дядя пришёл к столу, Том украдкой положил ему оловянную ложку в карман куртки. Тётя Салли ещё не являлась, и нам пришлось подождать её немного.

Наконец она пришла, красная, сердитая, расстроенная. Одной рукой она принялась разливать кофе, а другой без разбору щёлкала ребятишек по головам.

— Уж я искала-искала по всем углам! — воскликнула она. — Просто чудо, да и только! Куда это могла деваться твоя рубашка?

У меня так и упало сердце, даже все внутренности перевернуло от страху. А тут ещё жёсткая корочка хлеба застряла в горле, по дороге встретилась с кашлем, выскочила изо рта, перелетела через стол и попала одному из ребятишек в глаз. Он скорчился, словно червяк на удочке, и поднял страшный рёв — ни дать ни взять краснокожий индеец. Смотрю, Том весь посинел от натуги. Словом, с минуту или около того мы были в ужасном положении. Но затем всё опять пришло в порядок. Это неожиданность нагнала на нас такой страх!

— Удивительно! — воскликнул дядя Сайлас. — Просто непонятно! Я отлично помню, что снял её, когда…

— Я сама знаю, что ты снял её, потому что она вчера ещё висела на верёвке, я сама видела, собственными глазами. А теперь пропала, и тебе придётся надеть вместо рубашки красную фуфайку, покуда я соберусь и сошью новую. Это будет третья рубашка за эти два года. Просто не напасёшься на тебя! И что ты с ними ухитряешься делать, понять не могу. В твои годы мог бы, кажется, хоть немножко беречь своё бельё.

— Знаю, Салли, знаю! Я и стараюсь беречь. Только, право, я тут совсем не виноват: ты знаешь ведь, я их не вижу и ничего с ними не имею общего, покуда они не на мне; кажется, я ещё ни разу не потерял рубахи с тела.

— Ну, разумеется, не потерял, потому что не мог, а если бы мог, то уж непременно умудрился бы. А знаешь ли, ведь не одна рубаха пропала — ещё и ложки нехватает: было десять ложек, а теперь их только девять. Ну, положим, телёнок стащил рубаху, а уж ложки он, надеюсь, никак не мог взять, это несомненно.