Приключения Мишки Босякова, кучера второй пожарной части
Шрифт:
И не успел парень ответить, как в сани плюхнулся Лева со своей «шарманкой».
— Гони отсюда быстрее, — шепнул он.
Размашисто вскидывая ноги, Тонька понеслась мимо заваленных снегом домишек и длинной полосы дощатых заборов.
— Ну и натворили вы с Люсей дел! — отдышавшись, сказал Лева.— Что это за спешка такая у тебя была? И лоб почему тряпкой повязан?
— Значит, добралась она до тебя! — воскликнул обрадованный Мишка. — Лоб? А лоб — ерунда!..
– Не заговаривай мне зубы, — перебил Лева Мишку.— Давай говори,
...На товарную станцию в это утро Лева не поехал, а вылез недалеко от Сенной площади. Мишке он на прощание крепко пожал руку:
– Спасибо, дружище! Обещаю, что у нас все будет в порядке, меры примем... Но пороть горячку, пожалуй, не стоило.
— А коли адресок у того подсадчика уже, в кармане? — возразил Мишка. — Чё смеяться-то!
Все может быть, — согласился Лева. — Только сразу наши враги адреса ликвидировать не будут.
— Как не будут? — удивился Мишка.
— Если сразу нагрянут, могут никого не застать... Слежку сначала устроят, засаду...
В тот же день Корытко приказал: на старых конспиративных квартирах никому больше не показываться...
В ближайшее воскресенье Прохор снова устроил великую пьянку: его перевели из комендатуры в полк «голубых улан».
Подпоручик давно мечтал о таком счастье: ему очень хотелось быть признанным за равного в среде «гусар смерти», лощеных гвардейцев, атамановцев не за даровые угощения, а за положение в обществе.
В тонной гимнастерке, обшитой светло-голубыми кантами, подпоручик чувствовал себя на седьмом небе.
— Не гневайтесь, дорогой папаша, — вертясь перед трюмо, говорил он Александру Гавриловичу, — расстаюсь я с вами: в казарме при своем взводе придется квартировать.
— Что ж поделаешь, Прошенька, — вздыхал Александр Гаврилович. — Живи-поживай, будь счастлив... Мать бы, покойница, на тебя, орла-ястреба, глянула...
Мишке в это воскресенье не повезло: ничего интересного от гостей он не узнал. А когда пришло время развозить их по квартирам, Прохор что-то долго вспоминал и, наконец, вспомнив, заявил:
— Мишель! Если нас не подводит память, мы недавней ночью были замешаны в какой-то авантюре?.. Сиди лучше дома... Катерине помогай...
Утром вновь испеченный улан торжественно переехал в казарму, и Мишка почти перестал видеть подпоручика. Как-то раза два он забегал в извозное заведение, наверное, к отцу за деньгами, но на «Мишеля» не обратил никакого внимания. Потом парень встретил его на Главном проспекте. Взвод Прохора конвоировал мобилизованных крестьян. Сам же Прохор с папиросой в зубах на выхоленном гнедом жеребце ехал впереди и гордо улыбался знакомым дамам.
Мишка слышал, что недавно на одном из сборных пунктов города мобилизованные стали требовать от начальства удостоверение, в котором бы указывалось, что они призваны, а не явились на военную службу добровольно. За такую крамолу «голубые уланы» выпороли зачинщиков, а остальных долго держали потом на морозе.
Среди
— Мишук, а контрразведка, кажется, ищет с нами контакта.
— Чё? — не понял Мишка.
— Знакомства, — объяснил Лева.
– А партизан арестованный где? — встревожился парень. — Жив ли?
Лева лишь пожал плечами.
У подпольной организации, кроме прикрытых сейчас конспиративных квартир, была еще одна явка. На восточном краю города, за Оравайскими казармами, в старинной Симоновской церкви во время ранней вечерни, по вторникам и четвергам, рядом с иконой Николая-чудотворца смиренно отбивал поклоны старичок-чиновник. Из левого кармана ветхой форменной шинели у него торчала газета. В Горнозаводском отряде знали эту явку: она существовала на всякий непредвиденный случай.
Лева не сказал Мишке, что именно в Симоновскую церковь два раза заглядывал человек, тоже с газетой в левом кармане. Но отставной чиновник Касьянов, помогавший подпольщикам, облюбовал теперь икону Георгия Победоносца и газету больше с собой не носил. Так распорядился Корытко после Мишкиного сообщения о провокаторе...
Через несколько дней Лева поведал Мишке:
— Так вот, дружище... Сумели мы выследить, как тот подсадчик, о котором ты рассказывал, ночью в здание контрразведки заходил... Сомнений теперь никаких нет...
– Чё ты, Лева! — перепугался Мишка и машинально дернул вожжи.
Заиндевевшая Тонька решила, что ей приказывают трогаться, заржала и хотела было рвануться из узенького загородного переулка, но Лева, находившийся около саней, успел крикнуть:
— Стой, милая!
И, похлопав Тоньку по боку, добавил:
— Оказывается, ты, парень, тово, трусоват...
— Я?! — от такой обиды Мишка даже сорвал шапку и бросил ее под ноги.
Лева поднял шапку с павлиньим кучерским пером, стряхнул с нее снег и добродушно улыбнулся:
— Ладно, Мишук, охладись... Ты же не паровозная топка... Слушай-ка внимательно: ты нам понадобишься. Ты и лошадь...
И на другой день Мишкины сани можно было приметить в районе Симоновской церкви: они то бороздили продутую ветрами Сенную площадь, то неслись, поднимая снежную пыль, по Болотной улице, то пересекали Плешивую горку. На окрики: «Эй, извозчик!» — Мишка не оборачивался.
Если бы это пустопорожнее катание увидел Александр Гаврилович, его наверняка хватил бы удар. Но Александр Гаврилович, к счастью, простудился и отсиживался дома.