Приключения Мишки Босякова, кучера второй пожарной части
Шрифт:
— Как отблагодарить? — не понял Мишка. — Чем? Деньгами?
— Деньгами? —гримасничая, пролопотал Серяпин. — Какими это еще деньгами?.. Нет, денег ненадобно... Ты отплати за добро по-честному: пособи пару, другую лошадок у хозяина своего угнать.
— Угнать? — Мишка даже поперхнулся чаем, — Какой я вам конокрад? Чё смеяться-то! Отец мой говаривал, что конокрады — самые последние люди на земле, лупить их следует.
— И в жизнь покойник свои слова проводил, — вздохнул Серяпин.— Имал меня как-то на одном деле... Да я тебе про зубы уже объяснял... Только болтать нам, Мишка-Михаил,
Однако Мишка наотрез отказался участвовать в краже коней у Александра Гавриловича, как ни уговаривал его Серяпин. Ни сладкая лесть, ни обещания, ни угрозы не действовали на парня.
— Не буду, — упрямо и зло твердил он.
Наконец Серяпин, убедившись, что Мишку ничем не пронять, решил пустить в ход последний козырь:
— Неужели ты, дурень, считаешь, что если правительство местное сгинуло, то Колчак и тебя, и пожарный отряд помилует?.. Да его палачата из вас все жилы вытянут, но до истины доберутся.
Сообразив, что конокрад шутить не собирается, Мишка притих. При колчаковщине порядки в городе стали строже.
— Молчишь-то зря, — прервал Мишкины размышления Серяпин — Говорить надобно... Ну, отблагодарить меня намерен или обидеть? Выбирай одно из двух: третьего пути быть не может.
Парень начал доказывать конокраду, что воровать коней в городе, где на каждом шагу встречаются патрули, рискованно. Но Серяпин, ударив по столу, заявил:
— А это, извозчик, не твоего ума забота... Ты пособи нам ночью в конюшню проникнуть... Но знай, своим трем молодчикам-помощничкам я про все раскрою. Коли выболтаешь наш сговор, берегись! Один из тех молодчиков на дело не пойдет. Случись что со мной ныне, завтра, послезавтра, скажем, по твоей милости, ну, к примеру, какая-нибудь отчаянная голова из пожарных или из иных твоих друзей меня подкараулит и хлопнет... Разумей, где вы тогда будете?
И с этого часа бедный Мишка потерял и покои, и сон. Теперь он ежедневно виделся с Серяпиным в чайной и подробно докладывал ему о том, что происходит в доме Александра Гавриловича. Ни к Люсе, ни к Юрию, ни во вторую пожарную часть Мишка не заезжал, а когда Лева на очередной встрече спросил: «Мишук, чего ты такой хмурый?», — парень объяснил, что голова болит.
Конечно, где-то в душе Мишка понимал, что нужно рассказать Леве о Серяпине, но конокрад все время пугал его третьим молодчиком, который донесет в контрразведку, если что... С двумя другими Мишка уже познакомился.
План, разработанный Серяпиным, особой сложностью не отличался. После смерти сторожа, старика Незнамского, угоревшего осенью в бане, Александр Гаврилович по очереди назначал своих извозчиков дежурить на конюшне. Мишка не был исключением. Вот на это-то и рассчитывал Серяпин.
— Впустишь нас тихохонько, мы тебя веревками свяжем, в пасть тряпицу сунем, на соломку свежую уложим, рассуждал конокрад, — отдыхай спокойно... Утром оправдаешься, дескать, моя хата с краю, я ничего не знаю, напали на меня разбойничьи, оглушили...
— А опосля угонять коней у кого прикажете? — огрызнулся Мишка. — Не соглашусь, вновь доносом начнете пугать?
— Да ты, сопляк, рехнулся! — вскипел Серяпин. — Столько дней я хранил
Приближалась очередь Мишкиного дежурства на конюшне, и парень старался не смотреть в глаза изозчикам. Еще бы, сын уважаемого мастера извозного дела помогает конокрадам. Да где это видано! «Хоть бы мне сквозь землю провалиться...» — думал Мишка.
Серяпина он переносил с трудом и стремился как можно быстрее выскользнуть из чайной, но конокраду было наплевать. Богатые кержаки одного из пригородных сел давно уже просили его раздобыть для дальних северных скитов хороших лошадей. И ради обещанной мзды Серяпин решил тряхнуть стариной.
— Как на каланче три часа пробьет, — инструктировал он Мишку, — ты нам калитку во двор распахнешь, а дальше с богом... Спозаранку дело-то вершить удобнее, сон у всех крепок, даже дозорным надоедает по улицам шататься, в тепло норовят... Ну, как Мишка-Михаил, понял?..
XVIII. ВЕДЬ, ПОЧИТАЙ, ТЕБЯ ОТПЕВАТЬ СОБИРАЛИСЬ
Мишка открыл глаза, и ему показалось, что тупая, надоедливая боль исчезла. Но когда он, опершись на правую забинтованную руку, захотел приподняться, все перед глазами поплыло. Рука онемела и стала тяжелой, словно камень. Стиснув зубы, Мишка опрокинулся навзничь и несколько минут лежал неподвижно.
Как в тумане, то появлялись, то исчезали лица Левы, Люси, Юрия, дяди Коли, Геннадия Сидоровича, вспоминался какой-то высокий старик в пенсне со шнурком. Кажется, этот старик, вытирая окровавленной марлей свои длинные тонкие пальцы, раздраженно говорил:
— У бедняги в ранах клочья ваты от армяка... Опасаюсь заражения.
— Где же я? — произнес слабым голосом вслух Мишка, трогая повязку на голове.
Он находился в маленькой пропахшей лекарствами незнакомой комнате. Комната была оклеена потрескавшимися обоями, над кроватью висела вырезанная из иллюстрированного журнала картинка: пожарный обоз с горящими факелами мчится по ночному городу. Около кровати стояла застеленная белой бумагой табуретка с пузырьками и склянками.
— Очухался, Михаил Евлампиевич? — донесся вдруг издалека ласковый женский голос. — А ведь, почитай, тебя отпевать собирались.
Мишка обомлел: в дверях стояла улыбающаяся Люсина мать.
— Тетенька Похлебаева! — прошептал пораженный парень. — Вы-то как здесь?
— Живу я тут, Михаил Евлампиевич, — повела бровями Люсина мать. — Аль не ведал? Да лежи ты спокойно, непутевый... Господин Лисицкий; доктор, и санитарка его Валентиновна говорят, что тебе нельзя шибко шевелиться...
Какой Лисицкий? Какая Валентиновна? Ничего не мог понять Мишка.
Лишь одно он помнил хорошо: выполняя приказ Серяпина, впустил в три часа ночи в конюшню конокрадов, и морщинистый серяпинский «молодчик», по прозвищу Разъязви, зажег висячую лампу «молнию» и, ловко скрутив ему веревкой руки и ноги, уложил в угол на соломенную подстилку и, засунув в рот кляп, укрыл попоной.