Приключения Мишки Босякова, кучера второй пожарной части
Шрифт:
Уланы легко взлетели на седла, заблестели оголенные сабли.
— Ваше благородие! — встрепенулся вдруг дядя Коля. — Обождите, ваше благородие!.. Не троньте гроб!.. Пусть его так и везут... Мы исполним приказ, вернемся в части...
Все, удивленные неожиданным предложением, смолкли. А Мишке даже показалось, что он ослышался. Парень не мог поверить в капитуляцию дяди Коли перед сыном Александра Гавриловича.
Довольный Прохор улыбнулся и, предвкушая, как он доложит начальству, что возникшие было беспорядки им, штаб- ротмистром Побирским, в течение нескольких секунд были ликвидированы, благожелательно
— Разумно, старина, разумно!.. Я согласен. Ты, оказывается, умнее брандмейстера первой части...
Но тем, кто провожал Стефановича, предложение дяди Коли пришлось явно не по душе. И пожарные, и горожане смотрели сейчас на него, как на предателя. Однако дядя Коля как ни в чем не бывало обратился к полякам, которые находились близко к гробу:
— Забирайте, паны, коннолинеечный ход... Мы вам места, слышь, освобождаем... А кучер наш, Давыд Часов, повезет и вас и останки Станислава Вацлавовича куда надо...
— Ты сдурел! — осуждающе шепнул ему Геннадий Сидорович.
— Молчи!— делая страшные глаза, также ' шепотом ответил дядя Коля... — И пособляй мне.
— Вертай, ребята, обратно! — крикнул Геннадий Сидорович, не понимая однако, что задумал старый пожарный. — Ну, живо-живо, не лениво!
Кучера, кроме Давыда Часова, стали заворачивать своих лошадей. Никто из них не посмел ослушаться двух таких уважаемых топорников. Уж если они решили, что не стоит связываться с «голубыми уланами», то, очевидно, был в этом какой-то особый резон.
— Струсили, кумы-пожарные! — ехидно заметил из толпы широкоскулый мастеровой в обтрепанном пиджаке и замасленной кепке.
— Не твоя забота! — отрезал дядя Коля и, оглядевшись кругом, произнес: — Желающие, садитесь... До костела прокатим...
Но желающих не нашлось, и пожарные поехали назад одни. Коннолинеечный же ход второй части тронулся прежней дорогой. Правда, дядя Коля успел что-то приказать Давыду Часову на ухо, и тот обрадованно кивнул.
После отъезда пожарных толпа быстро поредела. Удовлетворенный Прохор дал своим уланам команду «в два коня направо, рысью марш!», и эскадрон свернул на Васенцовскую улицу...
Люся и Юрий продолжали трястись на Мишкиной бочке.
— Получилось нехорошо, Мишка! — огорченно сказал Юрий. — Сдали мы позиции без боя.
— Чё смеяться-то! — нахмурился парень. — Рассуждать тут дело не наше...
Перед польским костелом Виталий Ермолович по просьбе дяди Коли протрубил сигнал «Стой!». Кучера натянули вожжи, и лошади замерли.
— Слышь, ребята! — раздался голос старого пожарного. — Не думайте, что я испугался... План у меня созрел: обхитрить уланов... Едем на кладбище концевыми улицами... Семь бед — один ответ. Как, согласны?..
И все три пожарных обоза понеслись, как по тревоге, с трубными звуками и окриками на прохожих. От такой сумасшедшей езды и от встречного ветра, дух перехватывающего, у ребят поплыло перед глазами. Люся даже хотела попросить Мишку ссадить ее, но в этот момент за железнодорожной линией показалось католическое кладбище, в раскрытые ворота которого въезжал коннолинеечный ход с гробом Стефановича. Проводить в последний путь своего погибшего друга пожарные не опоздали...
Конечно, шила в мешке не утаишь. И о том, как пожарные обманули Прохора Побирского, в тот же день стало известно всему городу. Но в тот же день с
Поднимать шум из-за похорон Стефановича, жертвы английского капрала, и портить отношения с союзниками военная комендатура не рискнула. Поэтому разбирать «самовольство» пожарных никто не стал.
XXVI. НЕ ХОТИМ В СИБИРЬ!
Огрызаясь, как раненые волки, стараясь подольше задержаться на водных и горных рубежах, отходили к Уралу белые дивизии. Развернув над походными колоннами алые знамена, шли за ними по пятам красные полки. Беспорядочно выпускала снаряды драпавшая колчаковская артиллерия, взрывали мосты саперы генерала Гайды, порой с диким гиканьем переходили в контратаки казачьи сотни... Но ничего не могло остановить красных воинов. Уральские заводы и села радостно встречали освободителей...
А город жил в это время какой-то новой, безалаберной жизнью. День и ночь через него проходили войска: и на запад, и на восток. В скверах и прямо на улицах дымились походные кухни, стояли зеленые военные двуколки, орудия, зарядные ящики, валялись тюки с сеном. Солдаты, приезжавшие с фронта, были обросшие и обтрепанные, с помятыми погонами. Мостовые никем не подметались, и ветер поднимал залежавшийся мусор, тучами разнося по городу. На вокзал все прибывали и прибывали эшелоны с ранеными и беженцами. Одни беженцы удирали от Красной Армии по собственному почину, других гнали с насиженных мест насильно. Более состоятельных из них, а также легкораненых офицеров расквартировывали по обывательским домам.
С начала лета этот поток увеличился втрое, и по распоряжению комендатуры под жилье и госпитали стали забираться учебные заведения и торговые помещения. Цены на продукты ежедневно подскакивали, многие товары совсем исчезли из магазинов, базар пустовал.
А в открывшемся Разгуляевском театре ставились глупые пьески.
За ресторанными столиками велась откровенная торговля награбленными вещами, привезенными с фронта: американскими и английскими консервами, кокосовым маслом и сгущенным молоком. «Доблестные союзники», офицеры Гемпширского полка не отставали в этой «купле-продаже» от своих русских коллег’ У стен же Константиновского кладбища продолжались расстрелы...
Новые отношения между брандмейстером и командой установились и во второй пожарной части. Когда обоз после похорон Стефановича возвратился в депо, дежурные сразу же рассказали, что это Стяжкин вызвал по телефону «голубых улан». Правда, сначала он по совету Галины Ксенофонтовны приказал каланчовому Киприяну бить тревогу и вместе с шарами поднять флаг, который означал немедленный сбор всех частей. Стяжкин и его супруга были уверены, что, услышав набат, пожарные, повинуясь долгу, забудут про парикмахера. Но тут произошло чудо: Киприян, больше других боявшийся брандмейстера отказался выполнять такое распоряжение.