Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
— Не тревожьтесь, пожалуйста; ему самому совестно своего положения, и потому он скрывал свое имя и мне только за тайну объявил его.
— Где ж он, сударь, где ж он?
— Он теперь в остроге.
— Ох, осрамил мою головушку!
— Не тревожьтесь, я вам говорю; это все может кончиться без огласки; он взят только по наговорам, и потому его отдадут вам на поруки. Я обо всем распоряжусь, и вам стоит только дать поручительство, что действительно такой-то, содержавшийся по
— О господи, чем мне вас благодарить!
— Мне не нужна ваша благодарность; я исполняю свой долг. Ах, да! там содержится также бывший ваш приказчик, кажется Трифон Исаев.
— Был, был у меня этот мошенник!
— Мошенник?
— О, бездельник такой, какого свет не производил!
— В таком случае, об нем ни слова. Чтоб скорее решить дело, поезжайте теперь же со мной.
Василий Игнатьич отправился куда следует свидетельствовать, что содержащийся неизвестный в остроге, показывающий себя сыном его, действительно единородный сын его, Прохор Васильев Захолустьев.
В тот же день ввечеру квартальный явился к смотрителю острога с приказанием выпустить неизвестного на поруки почетного гражданина Василья Игнатьева Захолустьева. Смотритель велел старосте привести его к себе.
— Эй, ты, безыменный! — крикнул староста, подходя к Дмитрицкому.
— Что тебе? — спросил Дмитрицкий.
— На выписку!
— Неужели?
— Ну, брат, смотри же! держи слово честно! — шепнул рябой острая бородка, известный нам Тришка.
— Смотрю! — отвечал Дмитрицкий.
— То-то; а не то, брат… Знаешь?
— Знаю!
— Да помни урок, что твой тятенька-то не тово…
— Не бойся!
Дмитрицкий отправился за старостой к смотрителю; квартальный взял его под расписку и отправился с ним в дом Василья Игнатьича.
— Как же это так вы изволили попасть в тюрьму? сын такого почтенного человека, — начал квартальный беседовать дорогой.
— Что ж делать! — отвечал Дмитрицкий, — ужасный случай! счастье, что еще не убили.
— Каким же это образом случилось?
— Как случилось! Подробностей, как и где, я вам не буду рассказывать; тут не просто шайка разбойников действовала… Представьте себе, что меня опоили чем-то, кругом обобрали, заковали как преступника, и я очнулся в тюрьме. Потом вывели на очную ставку с какой-то женщиной, которая доказывала, будто я вместе с ней грабил!.. Просто сон! Я по сю пору очнуться не могу!
— Удивительное дело! — сказал квартальный. — Что ж, вы подадите просьбу?
— Просьбу! Мне шепнули, что если я задумаю искать, так чтоб уж заживо велел отпеть себя.
— Удивительное дело!
Удивление продолжалось до самого подъезда к огромному дому, у которого
— Кого надо? — спросил дворник.
— Иван, это ты? — крикнул Дмитрицкий.
— Кто спрашивает?
— Не узнал!
— Да кто такой?
— Ну, отпирай! — крикнул Дмитрицкий.
— А вот я доложу Василью Игнатьичу.
— Отпирай! не узнал Прохора Васильевича.
— Ой ли? Ах ты, господи!
Дворник отпер калитку и отступил перед квартальным.
— Здорово, Иван!
— Прохор Васильевич!
— Беги, скажи скорей тятеньке.
— Бегу, бегу!
Дворник убежал вперед, а квартальный с Дмитрицким вслед за ним вошел по темной лестнице.
— Куда ж тут, вправо или влево? — спросил квартальный, — вам известнее.
— Да тут такая темнота, что я не знаю, где право, где влево.
Но навстречу нежданным гостям вышел в сени кто-то вроде приказчика со свечкой в руках.
— Пожалуйте-с! — сказал он, освещая путь чрез переднюю в маленькую залку.
— Где тятенька? — спросил Дмитрицкий.
— А вот пожалуйте, пожалуйте в гостиную.
«Егор Лукич это или Антип Григорьич? или ни тот, ни другой? — подумал про себя Дмитрицкий, — что он меня не величает?»
— А где ж Егор Лукич?
— Они, сударь, на ярмарку поехали, а я покуда вместо их, — отвечал приказчик, ставя на стол свечку и кланяясь гостям.
— То-то, я вижу, не узнаешь меня.
— То есть, как не узнаю-с, с позволения доложить, батюшко?
— Да так, не узнал меня; ты у тятеньки, верно, недавно?
— Ах, господи! мне и невдогад! Простите, батюшко, Прохор Васильевич, не оставьте своими милостями… недавно, сударь, недавно…
— Как по имени и отчеству?
— Евсей Савельев, сударь… Прохор Васильевич… Ах, да вот и Василий Игнатьич.
— Тятенька! — вскричал Дмитрицкий, бросаясь на шею к вошедшему старику, которого седые волоса подстрижены были в кружок по-русски, лицо рыжевато-красное, глаза подслеповатые, сюртук до полу.
— Постой, постой, брат Прохор, постой! С тобой, брат, мы еще рассчитаемся!
— Тятенька! — повторил Дмитрицкий, сжав еще крепче в объятиях своих старика.
— Да убирайся, говорят! эка! задушил! Покорно прошу, извините, что шелопай-то мой побеспокоил вас, — сказал Василий Игнатьич, обращаясь к квартальному.
— Мне велено только отдать вам с рук па руки.
— Покорнейше благодарю; такой казус произошел, что стыдно сказать!.. Ты ступай, брат, в баню сейчас, благо затоплена; обмой грехи-те свои… а потом я тебя попарю… слышь?… — крикнул Василий Игнатьич сердито и не обращая глаз на мнимого сына.