Приключения сомнамбулы. Том 1
Шрифт:
– Думаю, снято из лоджии Сигло, – комментировал Гуркин, – теперь же обойдём кампанилу. Не помещаясь, распирала рамку кадра стихийная узорчатость бокового фасада, разрезанного узкими высокими окнами, три доли главного купола, куполок апсиды, многогранник апсиды с контрфорсами. Удар указкой о пол. Зиночка, возившаяся с Шанским, не расслышала. Снова удар…
– Мы на мосту… – цоколь из грубого камня, консоли, подпорки, тесный многолюдный проход между мощными домами-устоями; в перспективе – чёрные тени под выносами крыш сжимали с двух сторон купол.
Удалялись
– Точно не знаю откуда снято… – возникла какая-то ландшафтная благодать с дугой подпорного, увитого растениями парапета и кустами над ним, темноватый угол дворца, плавно изогнутая, вторящая изгибу парапета дорожка и, будто улёгшийся на дорожке, срезанный на уровне фриза далёкий, небом омытый купол, – могу только предположить, что мы, перейдя Понто-Веккио, поднялись на крутой берег Арно, это, по-моему, – Гуркин откашлялся, ткнул в разрезанную рустами пилястру первого этажа с изящной ионической капителькой, – это, по-моему, угол садового фасада палаццо Питти.
Возбуждённый лекцией Гуркин торжественно шагал к кабинету архитектуры с драгоценной коробкой в чуть вытянутых руках – так, наверное, следовало нести во главе крестного хода ларец со святыми мощами, но за Гуркиным никто не шёл, зато навстречу ему ковылял по коридору, валясь на трость, Гаккель.
Гаккель замечал коробку, презрительно улыбался.
На факультете поговаривали, что Гуркина вот-вот могут командировать в Италию от Общества Дружбы, якобы сам Нешердяев хлопотал за него в высоких партийных сферах. – Но, – понижали голоса, воровато оглядывались, – у Гуркина плохая анкета… Пересуды на кафедре случайно подслушал Соснин, когда сдавал Зиночке отмывку с окнами-облаками, чтобы оттиснула печать Фонда.
Впрочем, Гаккель не стеснялся случайных ушей. – Пустые хлопоты, – не пряча презрительной улыбочки, громко заключил он.
Соснин не понял, адресовалось ли презрение авангардиста флорентийскому помешательству коллеги или – облачной отмывке с карнизом палаццо Строцци, на которую Гаккель через плечо Соснина поглядывал.
– Антаблемент, архитрав, фриз, – сыпал Гуркин, тыча указкой в верхний ярус палаццо, – а это триглифы, метопы…
Шанский, приостанавливая возню с Зиночкой, прислушивался.
– Модульоны зрительно поддерживают…
Так вот почему Гуркин предпочитал теневой затёк книзу! – догадывался Соснин, – Олег Иванович принципиально не желал затемнять столь ценимые им ордерные
Гаккель наваливался на подрамники, и, словно изгоняя злых духов, взмахивал короткой рукою с карандашом. Вытравлял из студенческих проектов классические детали – никаких ордеров, никаких карнизов.
– Кому нужна эта ложь? – страстно, не менее страстно, чем славил Гуркин вечную правду ордера, вопрошал он, ставя крест на том, что насоветовал коллега, – это самодовлеющая символика, она давно отделилась от функции! Зачем, скажите, карниз, если на плоской крыше есть воронки внутренних водостоков?
У Романа Лазаревича, обводившего гневным взором притихших студентов, внушительно тряслись толстые складки под подбородком.
Накануне Шанский раздобыл вёрстку ещё не изданного перевода Райта… Как Райт издевался над ренессансными карнизами!
Гаккель, состарившееся дитя авангардистской утопии, Гуркин, почитатель и рьяный защитник ордерного канона, что-то предлагали, советовали, подсаживаясь к студентам по-одиночке – слишком несовместимы были их взгляды. Почти ровесники, они словно не совпали во времени, каждый, дуя в свою дуду, увязал в собственных золотых годах, но время и того, и другого ушло. После умерших остаются никому не нужные вещи. Так и ветхие заветы Гаккеля, Гуркина пережили кончины их недолгих эпох.
Однако оба удачно играли и сыграли свои роли в свите.
Когда они почтительно следовали от подрамника к подрамнику за руководителем мастерской, который к тому же заведовал кафедрой, то казались незаменимыми – важно помалкивали, важно, пусть и вразнобой, кивали. Когда Нешердяев возвращался из-за границы, гурьба странным образом упорядочивалась, у неё и впрямь намечались, благодаря контрастным пристрастиям Гаккеля и Гуркина, фланги, а Нешердяев получал свободу манёвра; Шанский забавлялся: канонерки, чуть поотстав, слева и справа сопровождают крейсер.
Кафедра в полном составе вышагивала по коридору на преддипломный просмотр. Соснин, обладатель лучшей на факультете готовальни, ночью помогал Гене Алексееву закончить тушевую обводку, а сейчас, посматривая на фланги гурьбы, догонял Художника; опаздывали в класс рисунка.
В точном соответствии с двусмысленным названием курса Бочарников и саму лекцию о «живописной композиции» читал вполне живописно, «живописал» словами.