Приключения сомнамбулы. Том 1

Товбин Александр Борисович

И совсем не трудно было, потянувшись кистью к воображаемой палитре, увидеть терракоту черепицы, ультрамарин гор, лазурь неба.

опьянённый Флоренцией

Во Флоренции Гуркин знал все улочки-закоулочки, хотя там никогда не бывал, вообще за границу не выезжал. Он – будто бы именно он, не Брунеллески! – возился с куполом Санта Марии…, выкладывал стены палаццо, лепил карнизы. И вживался в историю. Сколько ударов кинжала помнило его сердце, сколько смертельных доз яда переварил желудок! Он, флорентийский старожил, не только свидетельствовал об исторических передрягах и жестокостях, почему-то разбудивших дерзкий творческий дух, не только тайно посягал на авторство чудесных дворцов, церквей – не отсюда ли волнение, дрожь в голосе? –

но и был вечным изгнанником этого дьявольски-прекрасного города-государства, хотя верил, что когда-нибудь непременно в него вернётся. Ведь не обязательно на еженедельных лекциях, даже и в колхозном амбаре с протекавшей крышей, где на сколоченных наспех нарах обживался вывезенный на уборку картошки курс, он, кое-как обсохнув у печки, накурившись и накачавшись кипятком из закопченного алюминиевого чайника, принимался с горевшим взором рассказывать на сон грядущий о флорентийских правителях и художниках; его ничуть не смущали возня на нарах, равнодушный гул голосов, повизгивания, смех.

Не слишком ли просто Шанский объяснял Гуркинскую, болезненно-запойную, как казалось, страсть? – да, компенсация за «Постановление…», да, поклонение полигону искусств, где сочиняли трактаты и строили блистательные теоретики и практики ренессанса, наследники столь почитаемого им ордерного канона, да и поиски земного рая, которыми пробавляются недалёкие, уязвлённые собственною судьбой мечтатели, могли, надо думать, привести его во Флоренцию, но…не хватало ещё чего-то.

Флоренция в коробке, Зиночка у волшебного фонаря

У Гуркина, в запертом на ключ стареньком шкафу красного дерева, задвинутом в стенную нишу кабинета архитектуры, хранилась картонная коробка с переведёнными на стеклянные пластины фотографиями итальянских памятников, преимущественно Флорентийских.

Фото, судя по экипажам и одеждам фигур, случайно кадром увековеченным, дореволюционные, поражали резкостью, чёткостью и какой-то нестандартной, не свойственной учебным пособиям компоновкой – острые фрагментарные ракурсы, наползания одной формы на другую. Гуркин своими стеклянными фото очень гордился и дорожил, направляясь на лекцию с указкой подмышкой, всегда держал коробку обеими руками перед собой, чтобы не дай бог не уронить, с торжественной осторожностью нёс хрупкое сокровивище по длинному казённому коридору из кабинета архитектуры в аудиторию, откуда, благо заранее погасили свет, неслись дикарские вопли; стуча каблучками, его догоняла и перегоняла лаборантка Зиночка, её появление в аудитории означало…

Гуркин бережно ставил коробку у волшебного фонаря, возвышавшегося в проходе между торцами длинных столов, сам снимал крышку с коробки и доставал лежавшую сверху, кое-где порванную на сгибах карту центрального ядра Флоренции, когда-то, очевидно, прилагавшуюся к путеводителю. Отдышавшаяся Зиночка машинально вставляла первую пластину в кассету и нажимала кнопку, Гуркин замирал у маленького засветившегося экрана. Добиваясь хотя бы относительной тишины, трижды ударял о пол толстым концом указки, ему не терпелось начать.

piazza della Santissima Annunziata (так начиналась первая лекция)

Покачавшись, на экране застывал вертикальный кадр, более чем странный… Почти вся нижняя половина кадра почему-то отводилась мощению площади, а верхнюю половину занимали, вытесняя небо за обрез кадра, два фланкировавших узкую, уходящую в острую перспективу улицу, дома; тот, что пониже, слева, четырёхэтажный, тот, что повыше, справа, трёхэтажный; чуть спереди выделялся наложившийся на угол левого дома конный памятник – беломраморный, с бронзовой доской, пъедестал, чёрный обведённый по лекалам конский зад с длинным хвостом, чёрная прямая спина всадника с вытянутой рукой… властной рукой Великого Тосканского Герцога Фердинандо 1…

Словно извиняясь за фотографа, который, оказывается, выбрал для съёмки отнюдь не главное на прославленной площади, Гуркин попросил Зиночку убрать кадр и подложить под нижнюю рамку фонаря карту, затараторил, фехтуя указкой. – Площадь обрамляют с трёх сторон воздушные арочные галереи, вот, – выпад, укол указки, – Воспитательный дом, творение Брунеллески,

напротив, – опять выпад с уколом, – Дворец Слуг Девы Марии, построенный Антонио Сангалло и Баччио Аньоло в подражание Брунеллески, а это – сама церковь Сантиссимо Аннунциата или Благовещения Девы Марии, давшая название всей площади, перестроенная Микелоццо, затем – Антонио Манетто, который вместе с Леоном Баттиста Альберти придал окончательный вид круглой кафедре… Здание же, расположенное на углу улицы Серви, – Гуркин ткнул указкой в надпись на карте, – via de Servi, – палаццо Грифони, выстроенное Амманати… – неожиданно он задрожавшим голосом попросил Зиночку убрать карту, вернуть на экран кадр с конским задом и спиной всадника и, когда кадр вернулся, словно на сей раз оправдывая выбор фотографом именно этой видовой точки, обратил внимание аудитории на то, что вскинутая рука Фердинандо 1 направляла взгляд в перспективу улицы Серви, туда, где карнизы домов сжимали силуэт купола.

непостижимая Санта Мария дель Фьёре

(с нескольких – близких и далёких – точек зрения)

С экрана хлынуло солнце.

Сколько солнца впитало стеклянное изображение!

Что-то сахаристо-белое, нарядное, с линейным узором…

Тесно формам, как тесно в кадре… Застигнутые врасплох видоискателем, фрагменты собора, позабыв о порядке и симметрии, растерянно сбились в кучу.

Уличная колонна с латинским крестом, затенённая грань баптистерия с тремя накладными арочками, за ней – слепяще-белый резной карниз лицевого фасада собора, точнее, отрезок карниза, чуть выше, конёк центрального фронтона, венчание рельефной, фланкирующей фронтон пилястры; слева от пилястры вздымался фрагмент главного, поделенного на клиновидные доли купола; внизу – вспухал фрагмент купола над боковой апсидой…

Но каков он весь, этот могучий собор?

– Он слишком велик, чтобы его целиком увидеть с какой-нибудь одной точки, – Гуркин задохнулся счастьем, не мог отдышаться, – образ собора в восприятии зрителя складывается постепенно, как бы воспроизводя долгий процесс постройки.

– Умно! – с форсированным удивлением похвалил Шанский и пощекотал Зиночку, чьих милостей под покровом темноты домогался; садился с краю, рядышком с ней, старательно причёсанной, надушенной, считалось, что помогает управляться ей с фонарём; на общественных началах, – искря глазами, уточнял Шанский.

Гуркина трясло от волнения, когда он посвящал в захватывающую историю строительства собора, начатого Арнольфо ди Камбио, касался драмы возведения купола. – Обратите внимание на пространственную перекличку форм, восьмигранник баптистерия на площади перед собором и восьмигранник, на который вознесён купол…

– Почему фриз под куполом тёмный, не облицованный? – присмотревшись, спросил Соснин.

– Согласно легенде, Микеланджело, председательствуя в жюри, браковал барельефы скульпторов-конкурентов, так и осталось, – Гуркин не мог простить Соснину отмывку с облаками, выплывавшими из затенённых окон палаццо Строцци, но увлекался, распалялся; откуда мог знать такие подробности?

Наконец, ударил указкой о пол.

Зиночка, отбиваясь от нежностей Шанского, изловчилась просунуть в обойму фонаря очередную пластину.

– Нет! – Гуркин потребовал карту, когда экранчик затянула паутина центральных улиц, ткнул указкой. – Мы смотрели на собор отсюда, в створе via de Ceerretani, теперь обойдём баптистерий, встанем вот здесь… ткнул. – Посмотрим-ка на собор в створе via de Pecori… Снова ударил о пол указкой.

Линия пересечения фасадных граней баптистерия, скользящий свет и мягкая полутень, за баптистерием – опять фрагмент фронтального фасада собора, залитого слепящими лучами и скрупулёзно, как фантастическая нерукотворная рельефная миниатюра, вылепленного и выписанного солнцем, мозаичность кампанилы, её яруса с одинаковыми спаренными проёмами, поделенными надвое тончайшими, словно натянутые струны, колоннами, верхний ярус – с большим арочным проёмом, тоже с тонкими, делившими его на три части колоннами, угольная тень в щели, разделяющей собор и кампанилу… левее, выше – две – затенённая и освещённая – доли купола, как надутые паруса; меж крайним ребром купола и кампанилой таяло полупрозрачное облачко.