Приключения техасского натуралиста
Шрифт:
Глава седьмая
Взаимопомощь
В записной книжке 1937 года я обнаружил свою запись: «Заповедник близ Лафкина. 14 000 акров. Бог
Лес за забором — настоящий зеленый остров посреди истощенной ненасытным человеком земли: кругом она буквально в проплешинах из-за сплошных лесопилок. Заповедник имел целью всего лишь сохранить несколько видов дичи — из тех, что подают к столу, а также потешить страстных охотников. Однако тысячи других форм жизни буквально воспрянули здесь. В природе все взаимосвязано: одна форма жизни поддерживает другую. С другой стороны, невозможно истребить какую-либо форму жизни, не уничтожив структуру, на которой она держится, а также сверхструктуру, которую она, в свою очередь, питает. Вот почему натуралисты и охотники должны прекратить свое противостояние и почувствовать себя союзниками.
В записи, с которой я начал, упомянут Бог, но в совершенно неожиданном контексте. Я просто остановился спросить у местного жителя, куда идти, и вдруг услышал необычный стук, — кажется, это была пара шлемовидных дятлов.
«Что это за птица?» — спросил я у прохожего.
«Бог милосердный».
«Как, как?»
«Бог милосердный, — повторил встречный, подчеркнув слово „милосердный“, и пояснил: — Дело в том, что люди нечасто видят дятла, здоровенного, как ворона; а когда видят, восклицают: „Бог милосердный!“»
Этого великолепного дятла зовут еще индейской курицей, поскольку на голове у него будто ярко-красная шапочка, а в сознании простых людей все, что отличается яркостью и пестротой, связано с индейцами.
И наконец, о срубленном стираксе. Бродя по лесу в то утро, я вдруг вышел на открытое пастбище на месте бывших вырубок, где тощие коровы и телята пытались добыть хоть какое-то пропитание. Большой лесоповальный бизнес уже давно исчерпал здесь свои возможности. Земли достались мелким владельцам ранчо, подбирающим крохи по сравнению с тем, какое природное богатство отличало когда-то эту округу.
Я увидел гигантский стиракс, лежащий поперек пастбища. Дерево покоилось здесь уже не один год, чуть опершись на несколько больших ветвей, уцелевших после его падения. Многие маленькие веточки остались совершенно невредимыми. Одна только крона стиракса раскинулась на пастбище, заняв площадку метров примерно тридцать на пятнадцать.
На всех других вырубленных участках заповедника почти не было цветов и редко встречались птицы, торчали трухлявые пни да кое-где поднялись побеги от старых корней.
Здесь же, на этом пастбище, гудела красногорлая колибри, явно учуявшая где-то поблизости нектар. Собственно, она-то и вывела меня к лежащему стираксу. Сначала, издали, я подумал, что это просто насыпь, поросшая цветами, — так густо цвели они среди ветвей упавшего дерева. Я подошел и увидел, что тут забавляется целая стая колибри. Этот роскошный остров цветов, охраняемый торчащими ветвями и потому недоступный для пасущегося скота, был густо увит пурпурными традесканциями вперемежку с красным просвирняком в полном цвету. Тонкая вездесущая лоза вилась среди зелени, усеянная маленькими белыми цветочками с
Низкое гудение колибри, иногда даже недоступное уху, сопровождалось жужжанием более высокого тона, слышным лишь на близком расстоянии — это пчелы не преминули слететься на пиршество. Ярко раскрашенных бабочек сопровождало множество тускло-коричневых мотыльков: одни, усевшись на веточки, медленно раскрывали и вновь складывали свои крылья, другие всласть питались нектаром, третьи беззаботно порхали.
Огромное поваленное дерево благородно погибало среди всего этого буйства жизни. Разумеется, здесь обитала масса куда как более скромных Божьих созданий, чем пчелы, бабочки и колибри. Но о них мои записи умалчивают. Я вообще редко замечаю какое-либо насекомое, пока оно не окажется в клюве птицы. Но уж тогда-то я стремлюсь узнать о нем все!
С утра я наткнулся на кучу ветвей и хвороста и подумал, что она выполняет ту же функцию защиты цветущих растений, что и поваленное дерево. Многие знают: заглянув в такую кучу хвороста осенью или зимой, можно обнаружить тут приютившихся мелких птиц, например вьюрков. Маленькие птицы ищут здесь не только защиты от соколов, но и убежища в холодные месяцы. Под защитой хвороста цветут растения, их семена склевывают птицы — получается, что они платят за свое зимнее убежище, распространяя эти семена далеко вокруг до поры, когда вновь придут дожди и весеннее тепло согреет землю. Так завершается круг, настолько совершенный, что кажется тщательно спланированным заранее.
Даже ботаники, изучившие все пути распространения растительной жизни, были поражены, обнаружив в разбомбленных кварталах Лондона сто двадцать шесть видов диких цветов, никогда ранее здесь не встречавшихся. Каким образом оказалось здесь это богатство? Почему оно вскрылось после разрушительных фашистских бомбардировок?
Произошло настоящее чудо. Земли, лежащие в плодородной долине, обживали веками. Старые районы города представляли собой, условно говоря, участки, плотно «запечатанные» кирпичной застройкой. После бомбардировок земля обнажилась, дожди омыли ее, а солнце обогрело после пяти веков холода и плесени. Дует ветерок, и птицы весело скачут среди развалин. Весна пробудила к жизни древние цветы: ползучий лютик, три вида просвирняка, алый сочный цвет и сотни других. Они расцвели точно так же, как и много-много лет назад, будто ничего не произошло за все это время.
В щелочках и закоулочках растения каким-то образом находили себе убежище даже в этой, наиболее заселенной и застроенной части мира. Они сезон за сезоном тайно сеяли свои семена в укромных, никому не видимых местах, на века лишенные солнечного света. И теперь счастливо вырвались на волю.
Сколько всего такого приходится наблюдать мне сейчас здесь! Немыслимое количество коз пасется в этих краях, и растения буквально сбиваются вместе для защиты друг друга от прожорливых животных. Наверное, когда коза, мастерица по ощипыванию листьев и молодых побегов, ступает на нетронутый еще участок, ужас охватывает кустарник и молодые деревца, чья крона все еще доступна пасти козы, вставшей на задние ноги.