Прикосновение
Шрифт:
Констанс Дьюи уехала в Данли, весь дом был в распоряжении Элизабет. Отсутствие Руби она приписала приезду Ли и привязанности к Кинроссу, из которого Руби не вытащишь, как репей из овечьей шерсти.
Наступило невыносимо жаркое и сухое лето, воздух стал горячим и неподвижным, и казалось, что от зноя нигде не спастись, даже под крышей.
Александр распорядился выстроить бассейн для Долли в тени деревьев, где почти не приживались цикады, и сам научил внучку плавать.
— Воды в бассейне немного, ее легко поменять, если зацветет или загрязнится, — объяснил он Элизабет, безмерно благодарной ему за предусмотрительность. — Донни Уилкинсу я поручил запроектировать общественные бани с бассейнами и в первую очередь подумать об очистных устройствах
Элизабет невольно заулыбалась.
— Не забудь рассказать об этом Руби, — без тени упрека предложила она.
— А ты представляешь, чем кончится такой разговор? Руби сразу заявит, что девчонки тоже будут не прочь увидеть, как мокрые костюмы облегают мужские… кхм…
— Не смей! — ахнула Элизабет и рассмеялась. — И без того у людей скоро не останется ни единой тайны.
На чердаке Александр установил большие вентиляторы, нагоняющие холодный воздух. Элизабет искренне изумилась, когда почувствовала, насколько прохладнее стало даже на нижнем этаже. Само собой, скоро такие-же вентиляторы были установлены в отеле «Кинросс», во всех больших зданиях, и уже был готов проект оборудования вентиляцией всех жилых домов с достаточно высокими потолками. Компания «Апокалипсис» обеспечивала город электроэнергией и газом, поэтому переоборудование имело смысл. Александр никогда не успокоится, ни на чем не остановится — он всегда будет искать новые пути. А Ли? Будет ли он продолжать дело Александра? Этого Элизабет не знала. И не задумывалась об отдаленном будущем. уже решив, что сумеет достойно встретить его. Долли вырастет и выйдет замуж, значит, и ее, Элизабет, в доме уже ничто не удержит. Наконец-то она станет свободной и уедет в страну своей мечты, к итальянским озерам. Чтобы мирно дожить там свой век.
На Рождество Нелл прибыла домой.
Внешним видом она шокировала и мать, и отца. Какое… убожество! Ее платья окончательно потеряли всякий вид и напоминали скорее бесформенные мешки — застиранные, тускло-коричневые и серые. Эти цвета не шли Нелл, не сочетались с удивительной синевой глаз и нежным сливочным цветом кожи. У нее не было ни единой пары туфель — только коричневые ботинки на плоской подошве, с высокой шнуровкой; Нелл надевала под них толстые коричневые чулки, простое белье, носила белые нитяные перчатки. И не признавала никаких головных уборов, кроме шляп китайских кули.
— Фигуры у нас почти одинаковые — разве что ростом ты повыше, — сказала Элизабет Нелл накануне Рождества, ожидая приезда гостей. — У меня есть совсем новое платье из сиреневого шифона, очень удобное, а Руби уже прислала пару туфель — говорит, у вас с ней один размер. И ажурные шелковые чулки. Корсет надевать не придется, они уже не в моде. Ах, Нелл, как прелестна ты будешь в сиреневом! Ты… не ходишь, а будто паришь. Я давно это заметила.
— Это потому, что я не виляю задницей, — объяснила несносная девчонка. — Строгая походка, вот и все. Я не могу позволить себе жеманиться в больничной обстановке, на виду у ординаторов.
— У кого?
— У ординаторов, лечащих врачей больницы, которые распределяют койки. Представляешь себе, — возмущенно продолжала Нелл, — я видела, как в вестибюле больницы принца Альфреда теснятся больные — мужчины, женщины, дети, ждут, когда освободится место, а ординаторы кладут на свободные койки платных больных! Так, в очереди, многие бедные пациенты и умирают.
— О Боже… — растерянно ахнула Элизабет и предприняла еще одну попытку: — Прошу тебя, Нелл, надень сиреневое платье! Порадуй отца.
— Ни за что! — отрезала Нелл.
Впрочем, за ужином она вела себя благопристойно; Элизабет посадила ее между Ли и Донни Уилкинсом, решив, что эти трое смогут поговорить о горном деле. И все-таки Нелл выглядела слишком странно, неряшливо
Гордиев узел разрубила Руби, как только гости встали из-за стола и перешли в просторную гостиную. Сама Руби выглядела, как всегда, великолепно в мягком струящемся платье из апельсинового шелка и золотых украшениях с янтарем. Поскольку Нелл с детства любила ее, то не стала возражать, когда Руби отвела ее к двум креслам, насильно усадила в одно и заняла второе. Отблеск апельсинового шелка ложился ей на лицо, придавал зеленым глазам золотистое сияние. Нелл была вынуждена признать, что фигура Руби после лечебного голодания вновь безупречна и что от апоплексического удара она не умрет. А скорее всего Руби открыла рецепт вечной молодости.
— Могла бы и прифрантиться — не переломилась бы, — заметила Руби, закуривая сигару.
— Я-то — да, а вот тебя курение когда-нибудь убьет, — не осталась в долгу Нелл.
— Не увиливай. Знаешь, в чем твоя беда? Вот тебе ответ: ты хочешь быть похожей на мужчину.
— Нет, я просто стараюсь ничем не напоминать, что я женщина.
— Один черт. Сколько тебе уже?
— На Новый год будет двадцать два.
— И до сих пор девственница.
Нелл густо вспыхнула и сжала губы.
— А это, черт возьми, не твое дело, тетя Руби! — огрызнулась она.
— Мое, мисс Докторица. Ты уже знаешь, как устроены люди. Но в жизни ни черта не понимаешь, потому что сама не живешь. Ты же зубрила, Нелл. Автомат. Да, в университете тобой довольны. Тебя даже уважают, хотя и недолюбливают. Ты с боем прокладываешь себе дорогу к выбранной профессии, как твой отец прорубался через эту гору. Каждый день ты видишь смерть и другие трагедии. Потом идешь домой, на Глиб-Пойнт-роуд, где умирает твоя сестра. Но собственной жизни у тебя нет. А это значит, что ты понятия не имеешь, как обращаться с пациентами, хоть и стараешься проявлять к ним сочувствие. И потому упускаешь важное, что тебе пытаются втолковать, не учитываешь ту мелочь, которая может исказить диагноз.
Ярко-синие глаза смотрели на нее в упор, потрясенно и сконфуженно, словно глаза ожившей статуи. Нелл молчала, а искры ее гнева быстро гасли в холодном воздухе столкновения с действительностью.
— Нелл, милая, не пытайся переделать себя, не превращайся в мужчину — это будет стоить тебе карьеры. Твое платье уместно в больнице или в лаборатории, но оно не к лицу юной, полной сил девушке, которой следовало бы гордиться своей женственностью. Ты уже пробилась через самую неприступную преграду, так зачем вызывать у мужчин злорадство, старательно подражая им? Еще немного, и ты начнешь носить брюки — не спорю, иногда они удобны, но член и прочее хозяйство тебе все равно не отрастить, как ни пыжься. Так образумься, пока не поздно. Только не говори, что на этом вашем факультете не устраивают вечеринки и балы и что тебе вообще некогда напомнить паршивым ублюдкам, что ты истинная женщина. Пусть зарубят себе на носу, Нелл! А практичную одежду оставь для работы. Начни с кем-нибудь встречаться — все равно с кем. Попробует распустить руки — ну что ж, ты знаешь, как поставить его на место. А если рядом окажется тот, кто тебе по душе, позволь себе увлечься им! Не бойся любить и страдать! Ради самой себя можно и не такое стерпеть. Узнай, каково сомневаться в себе после очередной ссоры и твердить, что это ты виновата, и только ты, никто другой. А потом посмотреть в зеркало и расплакаться. Это и есть жизнь.
У Нелл пересохло в горле, она судорожно сглотнула и облизнула губы.
— Ясно. Ты права, тетя Руби.
— И хватит звать меня тетей, я для тебя просто Руби. — Она вытянула перед собой руки, сжала пальцы в кулаки, разжала и покачала головой. — Пальцы сегодня совсем не слушаются. Поиграй за меня, Нелл. Только… — она вздохнула, — только не Шопена. Лучше Моцарта.
Музицирование уже давно стало для Нелл единственным отдыхом. Улыбнувшись Руби, она смело направилась к роялю, не стесняясь жалкого бурого платья, и открыла программу ликующим Моцартом и цыганским Листом. Вскоре и Руби присоединилась к ней, и вдвоем они спели под аккомпанемент рояля несколько оперных дуэтов, закончив импровизированный концерт излюбленными популярными песнями «Я увезу тебя домой, Кэтлин» и «Две девы в голубом».