Прикосновения Зла
Шрифт:
– Разумеется. Это справедливо. Но все же, если изберут меня, вы не откажетесь от предложенной должности? – ликкиец впервые за несколько недель почувствовал прилив сил. – Я прошу вас от чистого сердца.
Вместо ответа Макрин снова обнял Варрона и ободряюще похлопал по лопаткам.
После очередной выездной тренировки Всадники отправились обедать, а рабы по обыкновению принялись растирать спины лошадей тряпицами и соломенными жгутами, чистить амуницию, раскладывать сено по стойлам.
Набросив на Альтана
Жаркое солнце пекло взмокшую от пота спину. Из-за недостатка влаги глинистую почву покрыла сеть трещин, и казалось, что дороги выстланы змеиной кожей. Военный лагерь притих. Только издалека доносился непонятный, монотонный стук, словно кто-то бил камнем о камень. Этот размеренный шум убаюкивал. Нереус прижался к высокому мраморному парапету и вскоре задремал.
Невольнику приснилась вилла Рхеи, играющая на арфе Ксантия и Мэйо, улегшийся в саду среди свитков, с которыми намеревался ознакомиться до заката.
«Человеческая память обладает странным свойством, – сказал поморец. – Она не бережет малого. Если причинить людям огромное зло, то запомнят его, а не ту крупицу добра, что ты старался посеять прежде. Если же не скупиться на добрые дела, то худой поступок сочтут мелочью, будь он даже до омерзения чудовищным…»
– Неру! – знакомый голос прервал рассуждения нобиля. – Проснися, Неру!
Геллиец широко распахнул глаза. Долговязый афар, причепрачный Юбы, тряс его за плечо:
– Белый морской скакун совсем худо! Вставай!
Островитянин мигом вскочил на ноги. Возле стойла Альтана крутился смуглокожий раб царевича Сефу. Ни слова не говоря, Нереус вбежал под навес и обмер.
Жеребец валялся на боку, запрокинув голову и не дышал. Из неподвижного рта торчал клок сена. Глаза лошади потускнели, словно их заволокло туманом. Геллиец рухнул на колени, припав грудью к мертвому коню.
– Ты хорошо перебрать корм? – спросил невольник эбиссинского посла. – Я найти в нем листья «дерева смерти».
Он показал Нереусу пушистую веточку тиса. У светловолосого юноши сжалось и похолодело сердце. Это растение часто использовали как живую изгородь. Нерадивые садовники могли выбросить подрезки на луг…
В обязанности причепрачных входило тщательно следить за качеством зерна и сена, но рабы нередко кидали лошадям охапки подсушенной травы без проверки. Так было и в этот раз. Островитянин со стыдом и ужасом отрицательно мотнул головой.
– Беда, – афар быстро дотронулся до причудливого шейного амулета. – Ты виноват, Неру. Недоглядел.
Геллиец кивнул. Он зарылся лицом в лошадиную гриву:
– Прости, Альтан… Прости меня…
Юноша не сопротивлялся, когда легионные рабы выволокли его наружу и потащили к хозяину. Нереуса гложило чувство вины, а
Поморец стоял на плацу, в тени двухэтажного здания лагерной префектуры. Возле наследника Макрина толпились члены первой коллегии, а чуть в стороне застыл декурион Кальд. Мэйо наскоро доложили о случившемся. Лицо нобиля тотчас перекосило от злости. Нереус съежился, выставив перед собой скрещенные в запястьях руки. Он не знал, что сказать, да и молодой господин явно не намеревался выслушивать оправдания.
– К столбам мерзавца! – глухо распорядился Мэйо.
С побледневшего невольника сорвали тунику и растянули его крестом между двумя высокими столбами, накрепко привязав за лодыжки и запястья. Островитянин предположил, что наследник Дома Морган захочет лично выпороть невольного убийцу своего коня, но ошибся: поморец доверил это надсмотрщику над легионными рабами.
Возле затылка Нереуса раздался оглушительный щелчок бича. Поддавшись растущей панике, геллиец дернулся и жалобно вскрикнул.
Кнутобойца глумливо ухмыльнулся, довольный тем, что смог до одури напугать провинившегося, даже не начав сечь его.
– Вед Вседержитель, смилуйся, – прошептал островитянин.
Бич вспорол кожу на спине, и Нереус задохнулся от боли, принимая первый нещадный удар. Веревки вонзились в запястья, точно схватившие зверя капканы. Геллиец едва успел сделать вдох, как плетеный хвост бича снова оставил на его лопатках глубокую кровоточащую рану.
Затем последовал еще один удар. Юноша выл и извивался, почти утратив контроль над собой. По щекам истязаемого ручьями текли слезы. Всякий раз, когда бич рвал его тело, Нереусу казалось, что струя пламени жжет плоть и оголенные нервы. Он то сжимал зубы до скрипа, то кусал нижнюю губу. Мир перед глазами плыл и раскачивался, превратившись в скопление мутных пятен.
Крики сделались тише, сменяясь протяжными стонами. Невольник слабел, его ощущения притуплялись. После дюжины ударов у Нереуса не хватало сил даже приподнять голову и взглянуть на своих мучителей. С каждым тихим выдохом подступала тьма. Островитянину казалось, что где-то рядом шумит море. Он смежил веки, но продолжал видеть, как гаснет свет, не способный пробиться сквозь толщу черной воды…
Хмурый Сефу уверенно приблизился к Мэйо и встал у его плеча. Глядя вдаль с грустью и волчьей злобой, поморец о чем-то напряженно раздумывал.
– Я искренне сочувствую твоему горю, – негромко сказал царевич.
Сын Макрина отрешенно кивнул.
– Мне жаль павшего коня, – продолжил эбиссинец. – Его уже не вернуть и скорбь терзает твое сердце. Но если сейчас умрет этот раб, не будет ли завтра во сто крат больнее?
Мэйо посмотрел на посла так, словно только что очнулся от долгого сна и еще не совсем понимал, где находится.
– Пощади его, – в голосе Сефу мелькнули властные нотки.
Поморец сделал вид, что не услышал слова царевича.