Приметы весны
Шрифт:
Гнатюк встретился взглядом с Коломийцем и заметил, что обычно веселые глаза Федора Кузьмича стали суровыми и чужими.
— Дальше плохо получилось, — продолжал Гнатюк. — Пришел пьяный Ромка Дударов, ребята узнали, что это он украл куртку и рубашку…
Гнатюк остановился, исподлобья глядя на Сигова и ожидая, видимо, что он скажет. Сигов молчал.
— И все? — услышал Гнатюк вопрос Коваля.
— Нет, не все, — смущенно ответил Гнатюк.
— Ну, говори же, что ты тянешь, ты же на парткоме, не
Только сейчас Гнатюк начал понимать по-настоящему значение того, что произошло. Казалось бы, ничего особенного не случилось: поймали вора, побили его, не велика важность! Но раз так трудно об этом рассказывать на парткоме, значит очень плохое дело сделали…
— Ромка отказывался, хотел удрать… Ну, ребята рассердились, побили его.
Коваль вскочил, резко отодвинул стул.
— А ты где был?
— Я? — переспросил Гнатюк, как будто этот вопрос могли задать не ему, а кому-то другому. — Я там же был, в общежитии.
— И тоже бил?
Гнатюк полез в карман, вытащил портсигар, раскрыл его, хотел было уже взять папиросу, потом взглянул на Сигова, закрыл портсигар и глухо молвил:
— Тоже…
— Хорош, нечего сказать!.. — отозвался Коломиец. — Никогда не ожидал от тебя такого… И чем же кончилось все это?
Гнатюк оживился, почувствовав вдруг, что об остальном рассказывать уже легче. «Значит, дальше все пошло правильно», — подумал он и рассказал все, что произошло после прихода Сигова.
— А Сокирка где? — поинтересовался Коломиец.
— В пивной нашли его. Напился, — смущенно ответил Гнатюк.
Он взглянул на Сигова: нужно еще что-нибудь говорить или нет? Сигов поднял голову от бумаг, снял очки и, глядя усталыми глазами на Гнатюка, спросил:
— Ты больше ничего не хочешь сказать?
— Нет… Ничего, — нерешительно ответил Гнатюк.
— Тогда садись.
Сигов постучал несколько раз карандашом по столу, как будто призывал кого-то к порядку, и задумчиво сказал:
— Так, так.
Потом обратился к членам парткома:
— Вот, товарищи, в чем дело. Прошу высказаться по поводу происшедшего.
Первым взял слово Коваль.
— Ты вел себя не так, как должен поступать кандидат партии, — сказал он. — Вместо того, чтобы прекратить драку, сам участвовал в ней… Стыд и позор!
Коваль говорил еще о том, что в общежитии слаба воспитательная работа среди молодежи.
Затем выступил Коломиец.
Выше среднего роста, несколько худощавый, подвижной, быстрый, он казался переполненным энергией, стремящейся вырваться наружу. И она действительно часто прорывалась. Как ни старался Федор Кузьмич утихомириться, придать себе солидность, — беспокойный бесенок сидевший в его душе, нет-нет да и прорвется. В школе, а потом в институте у Коломийца было немало неприятностей на этой почве. Он был зачинщиком всех шуток и «розыгрышей», устраиваемых студентами. Став после окончания института начальником смены, потом начально ком цеха, а затем директором завода, он приутих.
— Теперь
И горячо, со злостью начинал говорить о типе работника-вельможи.
— Идет по улице, как пава, — медленно, вразвалку, с ничего не выражающим лицом, точно всем хочет показать, что спешить некуда, что никакие тревоги ему нипочем, что он уже до коммунизма дошел.
— А тебе больше по душе такой, — возражал ему Сигов. — Мчится по улице с огромным портфелем, распатланный, взмыленный. Работяга! Спокойно пройти некогда. И портфель с бумагами домой тащит, на работе с делами никак не управится… Были раньше такие; слава богу, отучили их таскать портфели с бумагами.
— Отучили! Зато не меньшую беду накликали на голову. Зашел я вчера к Москаленко. На столе — ни ли сточка бумаги, чернильница так и не открыта с утра, на лице безмятежное спокойствие. Порядок, тишина…
— Представляю себе, что бы делалось в твоем кабинете, если бы тебе волю дать, — подтрунивал Сигов. — Люди бы на столах сидели, дым — хоть топор вешай, все говорят, перебивают друг друга. А товарищ Коломиец сидит в этом вертепе и радуется: вот он какой демократ, его уж в бюрократизме не обвинят. Так?
Коломиец улыбнулся.
— Так или не так, а со страстью должен работать человек, горячо, самозабвенно. Не мчаться, конечно, по улице с портфелем и растрепанной шевелюрой, но и с постной физиономией сидеть за рабочим столом тоже не годится. Оттого-то некоторые товарищи быстро толстеть начинают. Ему еще и сорока лет нет, а уже животик отвисает и физиономия как шар. Это от чересчур спокойного отношения к работе.
— Страсть страстью, в работе без нее нельзя, но и чересчур горячиться тоже не полагается. Большие дела полезнее бывает решать не сгоряча, а с рассудком.
…Два человека, разных по характеру, они, однако, сработались. Когда надо было, Сигов умел обуздать «бесенка» в душе Коломийца, на заседаниях парткома и в личных беседах часто и остро критиковал директора. Коломиец привык прислушиваться к тому, что говорил ему Сигов. Хотя нет-нет и прорывалась его чрезмерная горячность и Сигов иногда побаивался, как бы «бесенок» не довел Коломийца до крупной неприятности.
На заседании парткома Коломиец выступил очень резко и в пылу красноречия обрушился на Гнатюка до того рьяно, что Сигов остановил его репликой:
— Дело, конечно, нехорошее, но говорить, по-моему, надо, не столько о наказаниях, сколько об извлечении уроков.
Выступили и другие члены парткома. Председатель завкома профсоюза Ляхов говорил о Михо Сокирке как о добросовестном рабочем, которого нужно всячески поддерживать.
— Комитет комсомола собирался выдвинуть его в депутаты городского Совета, — нерешительно сказал Гнатюк. — А тут такое дело.
Сигов встал со стула и одобрительно сказал:
— А что же, товарищи, это, пожалуй, неплохая идея.